нескончаемое чудо. Что же до тех шуточек с наполнявшимися ванными, то это все были игры Старого Ника, не иначе!
Анна категорически отказывалась играть в них и открывать школьный учебник по арифметике. Ни на земле, ни, если уж на то пошло, в аду не было силы, способной заставить ее сделать это. Я попытался было объяснить ей, что вся эта «дьявольщина» в учебнике была всего-навсего способом продемонстрировать детям, что можно, а чего нельзя делать с числами. Не стоило себя утруждать. Сам мистер Бог объяснил, что можно и чего нельзя делать с числами. Ты хочешь сказать, что затеял всю эту мороку, заставив двух мужиков копать яму, — и что потом? Ты даже не задал единственно правильный вопрос: «Зачем они копали эту яму?» Нет, вместо этого ты приводишь еще пятерых и заставляешь их копать ту же яму только ради того, чтобы выяснить, насколько быстрее это у них получится. Козел в ванне? Да ты знаешь хоть одного человека, который выкрутил бы оба крана и намеренно не заткнул бы пробку в ванной? Что же касается грядок с цветами…
Анне не составляло ни малейшего труда отделить саму идею числа «шесть» как таковую от шести яблок и присобачить ее, скажем, к шести автобусам. Шесть было всего лишь «определенным количеством чего-нибудь», но этим смысл шести не исчерпывался.
Однако события стали развиваться, только когда Анна увлеклась тенями. Довольно странное увлечение, особенно если придерживаться той точки зрения, что тень есть просто отсутствие света. Тем не менее именно с теней началась цепная реакция, открывшая нам много нового.
Чтобы коротать долгие зимние вечера, у нас был волшебный фонарь и целая куча смешных слайдов, которые были совершенно не смешными, и почти такая же куча образовательных, из которых нельзя было почерпнуть никакой полезной информации, если только вас, конечно, не интересовало, сколько именно квадратных футов стекла пошло на сооружение Хрустального дворца,[39] или по какой-то причине не хотелось до зарезу узнать, из скольких каменных блоков состоит Большая пирамида. А вот что действительно было и смешно, и познавательно, хотя тогда я об этом и не догадывался, так это сам волшебный фонарь безо всяких слайдов. Смешно — потому что в луч можно было сунуть руку так, чтобы на экране, которым, как правило, служила простыня, получилась тень. Познавательный же аспект состоял в том, что эта нехитрая забава стала причиной сразу трех поразительных открытий. Анна часто просила: «Можно ты мне включишь фонарь?» На мой вопрос: «Что ты хочешь посмотреть?» — обычно следовал ответ: «Ничего. Я просто хочу, чтоб ты его включил». С первого же раза я был чрезвычайно заинтригован, потому что она села и уставилась на экран. Довольно долго она просидела так, без движения. Я разрывался между желанием нарушить этот гипнотический транс, в котором она, казалось, пребывала, и посмотреть, чем же это все закончится.
Это созерцание светлого прямоугольника на стене продолжалось с незначительными перерывами где-то с неделю. После этой агонии, которая показалась мне вечностью, она наконец попросила:
— Финн, подержи в свете спичечный коробок!
Я послушно взял коробок и сунул руку в луч. На экране появились черные тени руки и коробка.
После долгого и тщательного изучения она скомандовала:
— Теперь книгу!
Я проделал те же манипуляции с книгой. И снова тот же завороженный взгляд. Еще около дюжины разных предметов по очереди помещались в луч, прежде чем мне было разрешено выключить фонарь.
В кухне горел газ. Я сидел на столе и молча ждал объяснений, но их не последовало. Мое терпение с треском лопнуло, и я спросил самым небрежным тоном, на какой только был способен:
— Ну что там у тебя, Кроха?
Она повернула ко мне лицо, но взгляд ее был обращен куда-то в совершенно иной мир.
— Забавно, — промурлыкала она, — забавно.
Я сидел и глядел на нее. Меня не покидало странное чувство, что сейчас, в этот самый момент, ее внутренняя Земля медленно, очень медленно меняет ось наклона. Она смотрела прямо перед собой, ее лицо тихо-тихо поворачивалось налево. Неожиданно взгляд прояснился, и она хихикнула. Честно говоря, у меня осталось такое ощущение, будто я читал себе детектив, а в нем вдруг не оказалось последней страницы.
Этот эпизод повторился раз шесть-семь за неделю; во всех прочих отношениях она оставалась все тем же веселым, деятельным ребенком. Все это время я в тревоге обкусывал себе ногти. На пятый или шестой раз она попросила меня взять листок бумаги и прикрепить его к экрану. Я все сделал. В этот день мы с ней рассматривали тень кувшина в свете волшебного фонаря, и Анна объяснила, что хочет, чтобы я карандашом обвел ее на бумаге. Поэтому, взяв кувшин в одну руку и карандаш в другую, я попытался исполнить ее заказ, но у меня ничего не получилось, потому что до экрана была еще пара футов, и я никак не мог дотянуться. Я попробовал донести до нее этот факт, но Анна, сидевшая нога на ногу, будто какой- нибудь режиссер на съемочной площадке в ожидании, когда его миньоны сделают все, как ему надо, в ответ на мои жалобы просто сказала:
— А ты поставь его на что-нибудь.
Я сделал, как мне велели. Взгромоздив на небольшой стол кипу книг и установив кувшин на эту конструкцию, я наконец смог обвести его силуэт на бумаге, пришпиленной к экрану.
— Теперь вырежь его, — скомандовала Анна.
Решив, что мои предполагаемые таланты нечего разменивать по дешевке, я сказал, чтобы она сделала это сама.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — ну пожалуйста. Финн!
Покобенившись немного для приличия, я вырезал его и протянул ей.
Волшебный фонарь был выключен, в кухне горел газ. Она уставилась на силуэт кувшина, снова медленно выворачивая голову набок — зачем? Как бы там ни было, результат ее, видимо, полностью удовлетворил, потому что она кивнула, встала и засунула бумажный кувшин между страницами словаря.
Следующая ночь принесла нам еще три силуэта. При этом понимания, что, собственно говоря, происходит, у меня не прибавилось ни на йоту. В то время я еще не знал, что Анна уже разрешила свою проблему, не выдав себя ни единым намеком. Она как раз сортировала факты, выстраивая идеи в должном порядке.
Прошло три дня, и вот на четвертый она снова попросила включить ей волшебный фонарь — три дня хитроумных вопросов, три дня загадочных улыбок, будто у какой-то карликовой Моны Лизы. Наконец занавес был поднят.
— Сейчас! — воскликнула Анна, как никогда уверенная в себе. — Давай!
Четыре вырезанные из бумаги фигуры были извлечены из книги и возложены на стол.
— Финн, подержи мне вот эту.
Я держал фигуру в луче света, гадая, для чего ей могла быть нужна тень от тени.
— Не так! Держи ее перпендикулярно бумаге.
— Оп-па! — сказал я и повернул ее перпендикулярно.
— Что ты видишь. Финн?
Я повернулся к ней. Она крепко зажмурила глаза и не смотрела на экран.
— Прямую линию.
— Теперь следующую.
Я поднял следующую фигуру перпендикулярно к экрану.
— Что ты теперь видишь?
— Прямую линию.
Из третьей и четвертой тоже получились прямые линии. Естественно! Анна постулировала тот факт, что любой предмет, будь то мышь, гора, петуния или сам Его Величество король Георг, отбрасывает тень. А если поставить эту тень перпендикулярно к экрану, то окажется, что любые тени любых предметов образуют прямую линию. И это еще не все.
Анна открыла глаза и сурово посмотрела на меня.
— Финн, можешь повернуть линию перпендикулярно к экрану? В голове, я имею в виду? Что ты видишь, Финн? Что, а?
— Точку, — ответил я.
