никогда особо не упорствовал в таком взгляде на вещи. Надо мной смеялись. Смех по этому поводу вынести было довольно трудно. Я сразу же начинал чувствовать себя очень маленьким.
— Внутри любого порядка есть беспорядок, — говаривала Ма. — А внутри беспорядка — порядок. И каковы бы они ни были, оба они — твои, и ничьи больше!
Все, кто знал Анну, все время пытались уподобить ее чему-то знакомому и понятному.
— Она будто сорока или галка, хватает и улетает.
Я сам так делал; я называл ее ангелом. Не то чтобы я очень много знал об ангелах, не припомню даже, встречал ли я когда-нибудь хоть одного или нет, но вот когда Джона угораздило сравнить ее с ружьем, я откровенно выпал в осадок.
— Вы когда-нибудь стреляли из ружья, Финн?
— Только в детстве. Из пугача и игрушечной духовушки. А почему вы спрашиваете?
— Она мне его напоминает.
— Бомбу я бы еще мог понять; у меня временами бывает ощущение, будто меня только что взорвали, — задумчиво отвечал я. — Но чтобы ружье… нет, никогда.
Он явно сражался со словами.
— Черт! Иногда мне кажется, что она умеет смотреть и вперед, и назад. Не будьте таким тупым, молодой Финн. Вы прекрасно понимаете, куда я веду.
— Не отвертитесь, Джон. Давайте объясняйте.
— На самом деле я хочу сказать, что, глядя вперед, мы намечаем цель, а глядя назад — прицеливаемся и делаем точную наводку.
— Звучит разумно, — сказал я. — Но что вы имеете в виду?
— Ничего особенного… кроме того, что она, кажется, всегда четко знает свою цель. Хотел бы сказать то же самое о себе. Из-за нее мне в голову приходят очень странные мысли. Идиотские мысли, надо сказать. О вещах, которые просто не могут быть правдой, но, однако же, вот они, у меня в голове.
Теперь уже запутался я. Он рассуждал прямо как Анна, и я не преминул сказать ему об этом.
— Быть может, вы правы, молодой Финн, быть может, вы правы.
— У вас никогда не появлялось от общения с ней такого чувства…
— Какого чувства, Джон?
— Что она — такой самостоятельный кусочек вашей собственной памяти? У меня появлялось. Я сразу теряю контроль над собой.
— Не может быть, Джон! Только не вы!
— Она часто напоминает мне мое собственное детство — мои путаницы, мои воспоминания.
— Насчет путаниц я могу понять, — подтвердил я. — Она частенько ставит меня с ног на голову.
— Теперь вы надо мной смеетесь. Не смейте! Мне это не нравится.
— Извините, Джон. Вы сами частенько надо мной смеялись.
— Знаю, — сказал он, — но это было совсем по-другому. Я был гораздо старше вас, и потом, в этом состоял наш долг: мой — учить, ваш — учиться. У меня от нее временами начинается прямо-таки ментальный зуд, только вот я не знаю, где и как почесать. Что-то вроде умственного несварения, я полагаю. Но, Финн…
— Да?
— Иногда мне думается — а ведь она, может быть, права. Не в большом, сами понимаете, но в малом. Если бы она только могла точно объяснить, что чувствует, это сильно бы облегчило дело.
— Мне бы тоже, — рассмеялся я. — Если бы вы объяснили мне, о чем, собственно, речь. Я совершенно потерял нить ваших рассуждений.
— Случалось ли, — спросил он, — что она совершенно сбивала вас с толку всякими штуками из ее мира, которые со словом «очень»?
— Ах это, — сказал я. — Такое случается со мной по несколько раз в неделю — как правило, посреди ночи. Очень-очень большими и очень-очень малыми. Чем-нибудь, что она где-нибудь подобрала. Что ей кто-нибудь написал БОЛЬШИМИ БУКВАМИ или что она выкопала в одной из моих же собственных книжек.
— Это я понимаю, но откуда она взяла ту идею о разных правилах? Она ее сама «разработала» или кто-то ей подсказал? Она ведь, знаете ли, права.
— Это меня удивляет куда меньше, чем тот факт, что она отыскала в словаре это самое слово «очень». Я тоже это сделал в свое время — много-много лет назад. Я не так уж часто его использую. Вам известно, что оно означает?
— Как-то не задумывался. Я просто употребляю его в речи.
— А оно на самом деле значит «настоящий», или «истинный».[19] И вот в этом-то я на самом деле отнюдь не уверен.
Теперь Джон проводил у нас дома с детьми не меньше времени, чем я в свое время в Рэндом- коттедже. Было странно созерцать почтенного отставного учителя сидящим на старом деревянном ящике или не менее старом автомобильном сиденье, которые уважительно именовались «место мистера Джона». Очень скоро он уже был на короткой ноге с Милли и ее товарками с верха улицы. Теперь из его уст нельзя было услышать ни критики, ни осуждения в их адрес. Разумеется, его крайне удручал тот факт, что они избрали для зарабатывания денег именно такой путь, но то, что для них это был единственный способ содержать свои семьи, служило для девушек вполне достаточным извинением. Свое отношение к ним он чрезвычайно корректно выразил фразой: «Вам необычайно повезло иметь таких замечательных друзей».
И в этом мне действительно крупно повезло.
Я совершенно уверен, что Анна ни разу не употребляла при мне слово «предисловие», но при этом прекрасно знала, что в вводной части книги говорится о том, про что, собственно, книга, и что это, по сути дела, ее скелет. Чтобы все как следует понять, нужна была остальная часть книги, ее «мясо». Поэтому, когда мистер Джон сказал ей, что он не мог поверить в мистера Бога, потому что не мог поверить в начало Библии, ее это совершенно не удивило, а только опечалило. У него в кабинете она видела десятки полок с книгами, значит, он был умным человеком и, по идее, должен был знать, что начало — это всегда только скелет. Он согласился с ней, когда она объяснила ему свой подход, но это ему совершенно не помогло. Забавно, как взрослым удаются такие вещи. Им и дела нет до всех этих чудных сочных мясных кусочков, зато они готовы глотку друг другу перегрызть за кучу костей. Например, преподобный Касл. Он всегда говорил о мистере Боге, как будто тот был каким-нибудь упертым директором школы, которого хлебом не корми — дай всех наказать. Неудивительно, что его проповеди всегда награждались звучным Анниным фырком откуда-то из глубины рядов. Насколько было известно Анне, мистер Бог был решительно приятным типом. Если придерживаться этого мнения, все начинает казаться совсем другим.
— Не то чтобы я думал, будто она права. Просто она так говорит, молодой Финн. Всего лишь ее мнение, ничего больше, но все же…
— Я понимаю, что вы имеете в виду, Джон. С ней всегда есть какое-нибудь «но все же»…
— Она умудряется сплести столько разных вещей в одну концепцию, что, с моей точки зрения, получается форменная неразбериха.
— И c моей тоже. Никогда заранее не знаешь, чем все закончится.
— При том, что она всегда каким-то образом умудряется вывернуться из этой путаницы.
— Да, именно так она и поступает.
— А я с нетерпением жду следующего откровения. К величайшему собственному удивлению — жду, затаив дыхание, чего со мной уже много лет не случалось.
Как часто, говоря об Анне, я замечал, что у меня заканчиваются слова. Я стою и не знаю, что сказать дальше. Единственное, что мне удалось из себя выдавить, — это:
— Она просто видит вещи по-другому, Джон, вот и все.
— Может быть, может быть, но, по крайней мере, у нее есть дар делать так, что они выглядят красивыми. Даже ее собственные запутанные путаницы. Она меня удивляет и озадачивает, Финн, и я не стесняюсь об этом говорить. Более того, самое замечательное в нашей юной леди — то, что она заставляет меня остановиться и подумать еще. Она пишет рассказы, Финн?
