гладить ее.
Рон на миг оторвался от нее, и Патриция медленно подняла голову, готовясь к решительному объяснению и даже к тому, что он оттолкнет ее. Но он снова приник к ее губам, и она поняла, что его объятия означают ответное желание и его заботу о ней, его готовность защитить ее от всего, даже от ее собственных сомнений. Он целовал ее, нежно покачивая как ребенка и гладя ее волнистые распущенные волосы. От этих ласковых прикосновений ею постепенно стал овладевать неистовый восторг.
Ночь бережно окутывала их, когда Рон, взяв Патрицию на руки, нес по темному коридору в ее комнату. Из окна струился мягкий лунный свет, и ей казалось, что стены отливают радужным серебром. Этот дивный полумрак скрывал в себе тайну их молчаливого единения, той возникшей между ними близости, что позволяла ей полностью открыть ему свои чувства. Почти с благоговением он положил ее на шелковое покрывало, и она лежала молча и неподвижно, ошеломленная великолепием этой ночи, пока его поцелуй не заставил ее приподняться и открыть ему объятия.
Она почувствовала прикосновение его нежных и понимающих рук, которые так часто лечили ее, успокаивая ее боль. Теперь, спокойные и уверенные, они ласкали ее тело. Ощущая их ласковое касание, Патриция трепетала с головы до ног от того огня, который они разжигали в ней. Волны восторга захлестывали ее… Платье незаметно куда-то исчезло, и под нежный ритм мужских прикосновений, легких, как трепетание лепестков на ветру, с Патриции соскальзывали шелковые лоскутки белья, еще скрывавшие от Рона ее истомленное желанием тело.
Потом она лежала совсем обнаженная, и смотрела, как он раздевается в загадочной полутьме комнаты, залитой лунным светом. Его величественная нагота вырисовывалась контуром на мерцающей стене. Патриция закрыла глаза и протянула руки ему навстречу.
Зачарованная, она ощущала, как его тело медленно накрывает ее, как его стальные мускулы приникают к ней, точно повторяя все изгибы ее нежной плоти. Она чувствовала, что никогда еще не хотела никого так сильно, никогда еще не мечтала о наслаждении так отчаянно, так лихорадочно, как теперь.
Рон, казалось, понимал, какой волшебный экстаз овладел Патрицией, потому что его движения были нежны и осторожны. Ее бедра, ноги и низ живота были почти парализованы сладостной волной, которую порождали его прикосновения, ее груди напряженно содрогались от ласк его губ и языка. Это блаженство было новым и незнакомым для нее, потому что никогда еще никто так не занимался с ней любовью, никогда еще мужчина не познавал ее так сладко и так упоительно.
Она чувствовала силу его страсти и без смущения принимала и утоляла ее, потому что теперь ей больше нечего было бояться и скрывать. Она свободно прикасалась к нему, она направляла его, с восторгом чувствуя, как он подчиняется ей и отвечает на ее ласки усилением своего желания. Рон дарил ей себя так же откровенно и безраздельно, как раньше дарил свои улыбки и свои дразнящие взгляды, отдавал ей себя с той же уверенностью, с какой отдавал ей свои команды и строгие указания все эти несколько недель.
Его нарастающая страсть вздымала ее, поднимая все выше и выше, и она отвечала ему с неистовой радостью, руки ее то блуждали по его волосам, то принимались ласкать его широкую спину и напряженные бедра. Ее вздохи и шепот обволакивали его нежной паутиной, и наконец она услышала низкий стон, клокочущий в его горле. Он приник поцелуем к ее губам, сжал ее в своих объятьях, и соединился с ней в оглушительном взрыве наслаждения, невообразимо сильного и невыразимо прекрасного…
Все было кончено, и, обессиленные и бездыханные, они лежали рядом где-то на краю бытия. Однако объятия Рона не ослабевали, и он не отпустил ее от себя, пока ее судорожное дыхание не успокоилось и не перешло в тихие вздохи и легкие содрогания под его поцелуями. Прикосновения его рук и губ, ласкающих ее лицо и грудь, оставались такими же нежными и ласковыми, и Патриция поняла, что это ощущение счастья и близости останется с нею навсегда, независимо от того, как судьба распорядится их будущим. Он пришел к ней и подарил ей себя именно тогда, когда она больше всего нуждалась в этом. Ниоткуда, как божество, возник он в ее жизни, изменил ее и сделал ее своей, чтобы в этой дивной полутьме она смогла испытать счастье, больше которого не было и не могло быть.
И даже если он явился только затем, чтобы снова исчезнуть, сыграв свою роль в ее судьбе, то пусть будет так. Пусть она опять останется одна, и пусть боль и унижение будут ее уделом. Она знала, что этой ночью он принадлежал только ей.
Он, должно быть, понял ее мысли и почувствовал ее бездумное желание броситься навстречу судьбе, потому что как верный друг он разделил с ней этот вызов и оставался с нею всю эту долгую волшебную ночь. В полусне они лежали рядом и, зачарованные лунным светом, тихо ласкали друг друга, пока страсть опять не соединила их воедино. Казалось, они оба понимали, что эти минуты могут быть последними мгновениями их счастья, поэтому снова и снова познавали друг друга с удивлением, восторгом и молчаливым восхищением.
Патриция не смогла бы сказать, сколько раз они принадлежали друг другу в эту ночь. Каждый раз это было как будто впервые, и каждый раз это было так прекрасно, что ни повторить, ни описать это было бы невозможно. И когда наконец луна исчезла, и сон пришел, чтобы разделить их, она уже знала, что полностью изменилась и что никогда не будет такой, какой была прежде. Но она не испугалась этой перемены в своем существе, она больше не боялась быть беспомощной и беззащитной, потому что он был с ней и держал ее в своих объятиях.
8
Лето кончалось. Августовская жара все еще заставляла туристов и местных жителей держаться в тени и проводить большую часть дня на пляже, но календарь не лгал. В воздухе уже появилось ощущение приближающейся осени, и перелетные птицы начали сбиваться в стаи. Близился к концу перерыв в соревнованиях по гольфу — не за горами было окончание летнего тура.
Казалось, что жизнь Патриции вот-вот должна снова войти в свои берега. Два с лишним месяца утомительных упражнений для ног, рук и пресса не прошли даром — ее тело приобрело свою прежнюю спортивную форму, которую до аварии она воспринимала как что-то, данное ей раз и навсегда.
Ей уже не приходилось целыми днями сидеть дома — с тех пор, как они с Роном первый раз вместе сыграли в гольф, это стало у них традицией. Они ездили в клуб каждый раз, когда Рон был свободен, а когда он был занят, Патриция играла одна или с Барбарой. Постепенно она отказалась от использования электрокара — теперь она уже могла, не уставая, добраться пешком до каждой из восемнадцати лунок.
Недавно она побывала в Нью-Орлеане у доктора Майера. Тот признал Патрицию практически здоровой, хотя продолжал утверждать, что ее спортивная карьера закончена.
Только одна Патриция знала, что сейчас способна играть не хуже, чем до аварии. Она выяснила, что может с успехом компенсировать остаточную слабость в левом колене с помощью тугой повязки, которая предохраняла связки от дополнительного растяжения. Она также научилась выполнять свой знаменитый свинг с меньшей амплитудой движения. Но она прекрасно понимала, что всерьез проверить свои возможности ей удастся только на следующем чемпионате. До этого ей предстояли месяцы упорных тренировок и моральной подготовки. Конечно, Патриции хотелось как можно скорее попробовать себя в настоящей игре, но она убедила себя в том, что восемь месяцев ожидания — ничто по сравнению с угрозой закончить спортивную карьеру раз и навсегда. Она понимала, что если она осмелится еще раз появиться на профессиональном турнире, то должна будет показать все, на что она способна, иначе ей уже не удастся найти в себе смелости заявить свое участие в серьезных соревнованиях.
Проект поля на Сосновом берегу был закончен. Каждая из восемнадцати лунок была тщательно продумана, зарисована и вписана в ландшафт на общем чертеже. Отдавая Рону выполненную работу, Патриция задала давно назревший у нее вопрос:
— Ну, и что с ним будет дальше?
— Теперь нам осталось только получить официальное одобрение, — ответил тот. — Будет назначено заседание комиссии, на котором мне придется долго объяснять этим консерваторам, что это поле для гольфа, а не детская шалость.
Он улыбнулся и продолжил:
— Но не волнуйся, это — мои проблемы. Ты свою часть работы сделала блестяще, как я и
