2
Ей снилось, что наступило солнечное затмение. Вокруг было совершенно темно. Она почти ничего не видела, но знала, что находится в доме, где она родилась.
С ней был отец. Он стоял, указывая рукой на висящую на стене картину. Патриция прекрасно помнила эту картину — она была гордостью его коллекции, но в темноте она никак не могла понять, на что именно он показывает, и начала плакать. Отец, казалось, даже не заметил этого.
Как странно, думала она, что он не замечает моей слепоты. Надо сказать ему об этом.
— Папа, я ничего не вижу!
Но в это время к дому подошли враги. Было слышно, как они ломают двери и переговариваются друг с другом… И вот они уже проходят мимо Патриции темными рядами.
Ей казалось, что она окружена стадом диких буйволов, которые почему-то щадили ее на своем пути.
Отец куда-то исчез, и Патриции стало очень страшно. Она стояла совсем одна, одетая только в пижамку, а вражеские солдаты уже заполнили дом, и повсюду раздавались их громкие возгласы. Патриция была слишком мала и слишком испугана, чтобы предпринять что-то для своего спасения. Она просто стояла и смотрела на них глазами, полными ужаса.
— Ну-ка, девочка, — сказал вражеский командир, подходя к ней и с улыбкой беря ее на руки, — покажи мне дорогу.
Его сабля страшно лязгала о пряжку ремня, и испуганной Патриции казалось, это серебряная змея извивается в ножнах. Но его улыбка была покровительственной, почти отцовской.
— Теперь туда! — сказал он и с торжеством засмеялся. Он поднимал ее все выше и выше, а гром пушек и лошадиных копыт становился все громче и настойчивее, его уже просто невозможно было выносить…
Она проснулась с криком ужаса, услышанным сиделкой как слабый стон.
— Вам сделать укол обезболивающего? — спросила она.
В первый момент слова показались такими же чужими и странными, как и стены, окружавшие Патрицию. Все еще ошеломленная яркостью своего кошмара, она силилась понять, где она находится.
Простыни были прохладными и приятными на ощупь, но она едва чувствовала их из-за странного гула в голове. Постепенно этот гул приобрел отчетливые очертания и превратился в неописуемую и немыслимую физическую боль. Она была невероятно острой и сильной, но с каждой секундой становилась все сильнее.
И сильнее…
Краем глаза Патриция заметила свою ногу, поднятую на растяжке. Где-то справа от себя она увидела размытую фигуру врача, входящего в комнату. А затем случилось то, что последний раз было с ней в полузабытом детстве — Патриция заплакала.
— Все хорошо, все хорошо, — успокаивающе сказала сиделка и слегка потрепала ее по плечу.
— Дайте-ка мне поднос, Хелен. — Это был голос врача. — Сделаем ей сто кубиков демерола внутримышечно. У нее сильные боли.
Время остановилось, парализованное невыносимым физическим страданием. Она почувствовала, как твердые руки сжали ее руку, и тонкая острая боль, смешная по сравнению с той Болью, пронзила предплечье. С удивительной отчетливостью она ощущала, как жидкость растекается под кожей.
Потом ее вдруг одолела невероятная слабость, как будто пространство вокруг заполнилось ватой. Все куда-то отдалилось, стало приглушенным, замедленным. Что-то наваливалось на нее и душило, но одновременно приносило облегчение. Постепенно это новое ощущение совершенно поглотило прежний сумеречный мир страдания и сочувственных, но бесполезных человеческих голосов.
Наверное, я умираю, вяло подумала Патриция, медленно вплывая в море абсолютного безразличия. Эта мысль показалась ей почти успокаивающей по сравнению с тем ужасным и нескончаемым мучением, которое совершенно ее обессилило.
— Дженни, — прошептала она, но те, кто продолжали существовать в этой гулкой темноте, ее уже не услышали.
Патриция заснула.
Первое, что она увидела, когда снова проснулась, были солнечные лучи. Они безжалостно вонзались в глаза и разжигали в ее голове пожар. Этим пожаром была все та же невыносимая, оглушающая боль.
Но прежде, чем Патриции удалось опять закрыть глаза, к ней подошли сиделка и двое врачей. Они, вероятно, были привлечены стоном, который она издала, приходя в себя.
— Патриция, — услышала она голос, исходивший от одной из склонившихся к ней фигур, — как вы себя чувствуете?
Видимо, гримаса боли на ее лице говорила лучше слов. По крайней мере, в глазах врача появилось беспокойство.
— Дженни, — пробормотала она снова.
— Не волнуйтесь, — сказал он, произнося слова с преувеличенной четкостью, как будто она была глухая. — Мы сейчас сделаем вам укол обезболивающего. Ваша дочь и Анжела здесь. Они ждут в коридоре вместе с мистером Флетчером. Вы обязательно поправитесь. Вы меня понимаете?
Патриция кивнула, успокоенная тем, что Дженни где-то рядом. Волны острой боли проходили сквозь тело, отдаваясь и пульсируя в каждой клеточке. Можно было подумать, что чьи-то невидимые руки безжалостно терзали ее внутренности.
Что ж, я жива, подумала она. Я способна видеть, слышать, думать и чувствовать. И значит, я опять буду страдать.
Но все же она была рада тому, что жива, ведь иначе она бы уже никогда не смогла увидеть Дженни. Эта мысль так взволновала ее, что она совершила первую ошибку — попыталась приподняться.
— Нет-нет-нет! — поспешно остановил ее врач, но волна боли уже отбросила Патрицию обратно на подушку. — Вам пока нельзя двигаться. Просто спокойно лежите и слушайте. Хорошо?
Вместо ответа она умоляюще заглянула в его серые глаза.
— Меня зовут доктор Фергюссон, — сказал он. — А это доктор Майер из Луизианы. Он тоже будет вашим врачом. Вы попали в аварию вчера утром, когда ехали из клуба. Вы это помните?
Она снова увидела зеркало, приборную доску машины, голубую вспышку над деревьями… И кивнула.
— Хорошо, — сказал врач. — Считайте, что вам повезло, Патриция. Вы на полной скорости столкнулись с пикапом, у которого был неисправен руль. Водитель полностью потерял контроль над управлением. К счастью, он тоже должен поправиться.
Он мягко дотронулся до ее плеча. И хотя каждое движение только усиливало боль, Патриция вцепилась в его руку.
— Осмотрев вас и все обдумав, — сказал врач, — я пришел к выводу, что ваши дела не так уж плохи. У вас множественные растяжения связок, трещины в ребрах и в правой руке и, возможно, небольшое сотрясение мозга.
Пока врач говорил, она вдруг почувствовала, как боль локализуется в одной точке, и поняла, что он готовится сказать ей самое главное. Основным источником боли было колено поднятой левой ноги. От одного только осознания этого Патриция чуть не закричала. Она инстинктивно протянула руку к колену, хотя до него нельзя было дотронуться — оно было туго забинтовано.
— Да-да, — произнес врач, останавливая ее руку. — Теперь вы понимаете, почему мы хотели поговорить с вами до того, как вам снова сделают обезболивающий укол. Колено сильно болит?
Патриция сжала губы, пытаясь сосредоточиться.
— Довольно сильно, — ответила она наконец, но ее глаза выдавали то, что скрывали тщательно подобранные слова.
