что она сильно расшиблась или оттого, что ей сделали укол?
Патриция чуть не подскочила на кровати.
— О чем это вы болтаете? Я, конечно, попала в аварию и мне колют обезболивающие, но это еще не значит, что у меня плохо с головой! По-моему, я сейчас соображаю даже лучше, чем обычно!
— Это меня радует, — сказал Рон, насмешливо растягивая слова. — Значит ли это, что вы уже обдумываете мое предложение по поводу вашего лечения у меня дома?
Патриция только покачала головой. Она была слишком эмоционально истощена, чтобы сейчас спорить с ним на эту тему. Она до сих пор не могла взять в толк, почему этот совершенно незнакомый ей человек нашел для нее врача, настаивает на том, чтобы она жила в его доме и даже подружился с ее дочерью. И все же, именно он вызвал ей «скорую» и именно он сообщил Анжеле об аварии.
У нее появилось какое-то мистическое чувство, что о чем бы она сейчас ни подумала, Рон Флетчер уже все предусмотрел, что за то короткое время, которое она его знала, он умудрился оставить свой отпечаток на всем, что было хоть сколько-нибудь для нее дорого. Еще когда Патриция впервые увидела его в коридоре «Кленовой рощи», она поняла, что от него почти невозможно будет отделаться. А теперь, когда к его настойчивости добавились роковые обстоятельства, Флетчер каким-то образом сделался чуть ли ни центром ее существования. Он ухитрился стать важной частью ее жизни, при этом оставаясь незнакомцем.
Интересно, размышляла она, а что остальные думают о наших отношениях? Ведь он почти не выходит из этой больницы с тех пор, как я здесь…
А ведь и авария без него не обошлась, неожиданно подумала Патриция. Конечно, об этом она не могла рассказать никому, тем более, самому Рону, но факт оставался фактом. Даже его отражение в зеркале заднего обзора настолько привлекло ее внимание, что она на миг отвлеклась от дороги. Судьбе было угодно, чтобы этот миг стал решающим в ее жизни.
Нет, сказала она себе, никто не должен узнать об этом.
Скоро все эти неприятности будут позади, она опять станет самостоятельной и независимой. Теперь же, когда Патриция была беспомощна и напугана, она не могла не оценить его заботу и тот своеобразный юмор, с помощью которого Рон пытался отвлечь ее от мыслей о предстоящей операции.
Однако, как оказалось, все это время он не забывал о деле.
— Если бы вы смогли взглянуть на наш план с моей точки зрения, — сказал он, — вы бы не считали его таким несбыточным. По дороге домой я покажу вам место, о котором говорил, и вы не сможете его не полюбить. Потом я принесу подробные карты, и вы постепенно во всем разберетесь.
Патриция, напротив, успела начисто забыть о предложении, которое теперь показалось ей источником всех ее неприятностей.
— Честно говоря, мистер Флетчер, — сказала она, — вы самый бесцеремонный и самонадеянный человек, которого я когда-нибудь видела. Вы уже пытались впутать меня в это дело и продолжаете твердить мне о нем даже сейчас, когда я вообще не уверена…
Он быстро взглянул на нее поверх плеча Дженни, и его темные глаза вспыхнули, как у дикой кошки.
— Не уверены, что вы выйдете отсюда на своих собственных ногах? — неожиданно резко закончил он фразу. — Вот что я вам скажу, мисс Лейн. Вы не только выйдете отсюда на своих ногах, хотя, не спорю, сначала опираясь на костыли. Вы будете снова играть в гольф и, более того, вы будете побеждать. Я лично собираюсь об этом позаботиться. И еще, мисс Лейн, — взгляд его смягчился и в нем появились смешинки, — хотя вам и предстоит стать первой женщиной, разработавшей проект чемпионата по гольфу, хочу вас предупредить, что правила на этом чемпионате будут самые строгие и справедливые, так что вы, как автор разработки, не будете иметь на нем никакого преимущества.
— Господи, Боже мой, — в замешательстве пробормотала Патриция, — вы можете называть меня по имени.
— А вы сможете называть меня как вам будет угодно, но не раньше, чем сможете ходить, — сказал Рональд Флетчер, похлопав Дженни по плечу и поднимаясь со стула.
Минуты казались часами. Патриции ничего больше не оставалось, кроме как молча лежать и наблюдать за игрой Рона и Дженнифер. Было видно, что он успел полностью завоевать доверие и дружбу ее дочери. Вероятно, это случилось в ту ночь после аварии, когда девочка беспокоилась, что мама может умереть.
Именно так, думала Патриция, прислушиваясь к их разговору. Они похожи на людей, которые вместе перенесли что-то тяжелое и страшное. Что-то, что их сблизило.
Она видела, как бережно он обращается с ее дочерью, и поэтому не могла не доверять ему. Но именно сейчас она особенно остро чувствовала ту огромную мужскую силу, которая исходила от него, и это вызывало у нее тревогу.
Или она опять бредит под действием лекарства? Сейчас Патриция не была ни в чем уверена. Только в одном она не могла ошибаться: каждое его движение, жест, слово, его мягкий юмор и непобедимая уверенность заставляли окружающих, и ее в том числе, чувствовать, что он мужчина в полном смысле этого слова. Патриции вдруг стало неудобно, что он видит ее в таком немощном состоянии.
Однако действие лекарства кончалось и ее опять начала мучить жестокая боль в колене. О новом уколе она могла сейчас только мечтать — перед общим наркозом делать его было нельзя. С каждой минутой, приближающей ее к операции, боль становилась все сильнее, а ее эмоциональное состояние было едва ли не хуже, чем физическое. Кроме предоперационного страха и беспокойства за свою дальнейшую жизнь, Патриция испытывала еще много других противоречивых чувств. Она была зла на Рона Флетчера за его бесцеремонное вмешательство в ее личные дела и при этом благодарна ему за помощь и поддержку. С одной стороны, Патриция не могла простить ему возмутительную уверенность в том, что она обязана согласиться на его предложение; но, с другой стороны, в самом этом предложении не было ничего унизительного или невыполнимого. Казалось, сама судьба была с ним в сговоре. А с какой самонадеянностью он пообещал Дженни, что научит ее кататься на лошади! Под влиянием внезапного чувства, похожего то ли на ревность, то ли на угрызения совести, Патриция вдруг подумала о том, как быстро Дженнифер привязалась к первому мужчине, с которым ей довелось близко познакомиться.
Ладно, решила Патриция, совсем запутавшись в своих мыслях. В конце концов, он хоть верит в мое выздоровление, в отличие от доктора Майера.
Боль острыми волнами распространялась от колена, отдаваясь во всем ее измученном теле. Патриция опять потеряла способность здраво мыслить и была даже рада, когда сестра пришла наконец делать ей укол для подготовки к наркозу.
Будь что будет, подумала она мрачно, чувствуя, как игла вонзается в ее плечо. Пусть Майер делает с ней все, что считает нужным, только бы больше не было этой ужасной боли!
— Сейчас вы почувствуете сонливость, — добродушно сказала сестра. — Через несколько минут санитары привезут каталку, и мы доставим вас в операционную.
Сонливость? — повторила Патриция про себя. Нет, это скорее похоже на наркотический туман… или дурман?
Слова вдруг стали казаться ей какими-то странными, как будто она слышала их первый раз…
Туман… Дурман… Роман…
Ей казалось, что она громко смеется над нелепостью происходящего вокруг и внутри нее. На самом деле Патрицию уже везли по коридору в операционную, и она пыталась ответить на какой-то вопрос о гольфе, заданный одним из санитаров. Но она не могла подобрать ни слова, и губы не повиновались ей.
Затем над ней склонились люди в халатах. Она узнала голос доктора Майера, хотя теперь он звучал резко и повелительно. Анестезиолог, пожилой добродушный человек в очках, ввел иглу ей в вену и сел рядом с ней. Через какое-то мгновение Патриция услышала:
— Она готова, доктор.
Она вдруг испугалась, что операция вот-вот должна начаться, а она все еще находится в сознании. Теперь она боролась со своим рассудком, заставляя его отключиться.
Не волнуйся, скоро все опять встанет на свои места, говорила она себе. Скоро ты опять сможешь принимать решения, распоряжаться своей жизнью и заботиться о Дженни.
