спросите любого, и вам скажут то же самое.
Однажды я забежала в «Папикс», чтобы повидаться с девчонками. Они, конечно, окружили меня и стали расспрашивать, как там моя семейная жизнь и каково быть женой академика. Ну, мне и хотелось чего-то в этом роде.
Только что закончилось время ланча, толпа схлынула, и в кафе не было ни души. Мы сидели в угловом полукабинете, курили и пили кофе со всякой всячиной. Только какая-то новая девчонка, которую взяли на мое место, вытирала столы и собирала посуду, чтобы остальные могли расслабиться. Музыкальный автомат играл «Чужие берега» — очень старую мелодию в инструментальной обработке. Потом девчонки стали заворачивать столовые приборы в бумажные салфетки, как мы всегда делали; и я по старой памяти взялась им помогать.
И тут я почувствовала, как меня распирает. У меня внутри сами собой возникли слова, которые так и просились наружу. Я знала, что я сейчас скажу, но думала: это пустяки, пустой треп, мираж, наподобие буфета в птичьей кормушке. Словом, я больше думала о ножах и видках, которые собирала, когда у меня вдруг вырвалось:
— Если бы у него не было автоответчика, я бы никогда ни о чем не узнала.
Я и сама удивилась, что это сказала. Сказала — и сразу почувствовала, что мое лицо меня больше не слушается. Просто выдает все мои секреты!..
Бонни — та тощая девчонка, которая обвешана бижутерией, точно новогодняя елка — говорит:
— Автоответчика?..
— Да, — говорю. — Автоответчика, на котором студентки оставляют для него всякие сообщения.
Говорю, а сама чувствую, что никак не могу овладеть собственным лицом. Оно мне не подчиняется! Я даже губу прикусила, но подбородок все равно дрожал, и все это видели.
А Бонни уточняет:
— Ты хочешь сказать: он уже начал погуливать?
— Вовсе нет, говорю. — Я совсем не то имею в виду… — Говорю, а сама пытаюсь вспомнить, что я хотела рассказать им о спящих мужчинах, о губах и поцелуях.
Но Лили — та, которая с завивкой — говорит: — Черного кобеля не отмоешь до бела. Мужчины без интрижек жить не могут. Я всегда знала, что надолго его не хватит!
Это она-то знала — она, которая меняла мужчин как перчатки!.. Но Джоан — она из нас самая старшая — на нее прикрикнула,
— Заткнись! Ты, Лили, говоришь так только потому, что профессор не обратил на тебя никакого внимания. — Потом она поворачивается ко мне и добавляет: — Не расстраивайся, Гвендолин, Лили просто завидует. Я уверена, что твой профессор ни с кем не встречается. Он любит только тебя, любит до безумия. Разве не так, Гвен?..
Я отлично вижу, как Джоан подмигивает остальным, но сейчас для меня ее слова все равно что для корабля тихий порт в бурю.
— Да, — говорю я, быть может, чересчур громко. — Наш брак — это симбиоз. А студентки… Они звонят ему для того, чтобы предупредить,
что не могут прийти на занятия, спросить насчет чего-то, что написал Аристотель, или договориться о частной консультации… А Бонни говорит:
— О частной консультации? Это, значит, они к нему в кабинет приходят? Вот я и говорю…
Но Джоан и на нее рявкнула.
— Дайте человеку сказать…
А Лили тем временем расстилает на столах свои новые акриловые салфетки — те, французские, двухцветные, с бахромой и мягкой подкладкой. И бренчит, и звенит ножами и вилками, но молчит. Она молчит, а мне от этого молчания становится все хуже к хуже.
Я не знаю, отчего человек иногда начинает плакать просто ни с того ни с сего. Но когда я заплакала, Лили перестала звенеть посудой, а Джоан взяла бумажную салфетку, в которую собиралась завернуть но-, жи, и дала мне. Когда я вытерла глаза и высморкалась, она сказала:
— Бонни и Лили не хотели тебя обидеть, Гвендолин. Они вообще не имели в виду ничего такого, просто у них язык без костей. Мы все знаем, что проф тебя любит.
— Я тоже знаю, — отвечаю я. — Все дело в том, что он никогда ничего мне не говорит.
А в руках у меня было несколько вилок. Я сама не знала, что они все еще у меня. И я сжала их с такой силой, что наколола палец до крови. На коже выступила круглая красная капля, и я слизнула ее языком.
Никто не сказал ни слова. Они только смотрели на меня широко раскрытыми голодными глазами и молчали. Я не знала, что означают их взгляды, но они меня не успокоили.
Тогда я говорю:
— Я спрашивала и у моего лося, но он ничего не смог посоветовать. Что же мне теперь делать?
Но девчонки по-прежнему вели себя так, словно они меня не слышат, и я поняла, что напрасно упомянула о лосе. Слава Богу, в большинстве случаев люди просто не замечают подобные вещи. Они думают это что-то вроде… ну, выражение такое. «Я спросила у лося»… Просто такой оборот.
И все-таки я заметила, как Лили и Бонни переглянулись. Они как-то странно друг на друга смотрели, но что это значит, я сначала не поняла.
Но потом мне все стало ясно. «Он ей изменяет» — вот что означал этот взгляд.
В тот день я рано легла спать. Мне не хотелось ни о чем думать, и я решила — утро вечера мудренее. Когда я проснулась, умытое и яркое солнце светило вовсю. Рядом со мной свернулся клубком мой профессор, хотя вчера, когда я ложилась, его еще не было.
И тут такая меня взяла досада, что я вскочила, сорвала с него одеяло и закричала:
— Чему ты учишь? Чему ты учишь? Чему ты учишь?!
Я действительно крикнула это три раза, прежде чем он всхрапнул и сел на кровати.
— Эй, — говорит, — что случилось?
— Ничего, — отвечаю. — Только, во-первых, я тебе никакая не «Эй»; зови меня Гвендолин, ясно?.. А во-вторых, я хочу знать, что ты преподаешь у себя в университете.
А он говорит:
— Какая тебе разница?
— Очень большая, — отвечаю. — Потому что, Богом клянусь, Эл: если ты не объяснишь, я покончу с собой.
— Я еще не проснулся, — говорит он, но я чувствую: передо мной никакой не Эл. Передо мной — неприступная крепость. Форт-Профессор или что-то в этом роде…
Тогда я вскакиваю, распахиваю свой шкаф, вытаскиваю оттуда целую охапку платьев, брюк, блузок на «плечиках» и прочего и швыряю все это на кровать. Потом начинаю рыться в этой куче в поисках чего- нибудь посимпатичнее, а сама говорю:
— Сегодня, Альцибиадис, я сама пойду к тебе на лекцию и узнаю, чем ты там занимаешься.
— Никуда ты не пойдешь, — говорит он и трясет головой, потому что на голове у него мой бежевый брючный костюм. — Ты с ума сошла, Гвендолин! Что с тобой сегодня?!
— Со мной — ничего, — говорю я, а сама одеваюсь:
Еще никогда в жизни я не одевалась так быстро и так шикарно. Я хотела, чтобы все видели, какая у профессора жена.
— За что ты меня любишь, Эл? — добавляю я и достаю из шкафа свои лучщие «лодочки» и сумочку из кожзаменителя. — За что?! Ведь я глупа, как пробка. Думаешь, я этого не знаю? Знаю, дорогой, еще как знаю. Я даже школу не закончила — ушла из последнего класса.
— За что я тебя люблю?.. — повторяет он. — Ну, этого в двух словах не объяснишь.
— Да, — говорю я. — Это очень трудно объяснить в двух словах, потому что я толстая, глупая неудачница. Просто круглая дура, потому что вообразила, будто могу быть твоей женой.
— Но ведь ты — моя жена, что же тебе еще нужно?
При этих словах я чуть не сорвала с пальца кольцо — то самое, которое он мне
