забегали матросы. Одного за другим их снимали меткими выстрелами. Шведы заполошно тянули канаты якорей, низко пригибаясь к палубе. Потом начали отстреливаться из пушек. Островский приказал отходить. Спросонья шведы, не разобравшись в чем дело, струсили, заспешили убраться восвояси. На флагманской бригантине «Джоя» сияли дыры в парусах, болтались перебитые снасти, в трюме корчились раненые, на палубе лежали убитые. Следом тянулась шнява «Аборес» не в лучшем виде…
Минуло два месяца. Апраксин послал полковника Тыртова на тридцати стругах в главную базу шведов — Кексгольм. Теперь на стругах установили фальконеты.
— Перед тем пройдешь вдоль берега шведского, повороши ихние места. Они вовсе пороху не нюхали, — приказал Апраксин Тыртову. — Потом Нумерса вызволи из Кексгольма, старайся подгадать в штиль.
Все началось по замыслу Апраксина. И шведов на побережье попугали, и флотилию выманили из базы. Как раз заштилело. Паруса у шведов обвисли.
— Братцы, навались, — крикнул Тыртов, обнажая саблю, — возьмем шведа на абордаж![19]
Шведы открыли огонь из пушек, отстреливались из мушкетов. Но через несколько минут русским удалось сцепиться с пятью шведскими судами.
Они ринулись на палубу, и завязалась рукопашная. В начале боя картечью сразило полковника Тыртова, однако солдаты не растерялись, а подполковник бросился в гущу схватки. Тогда две шхуны сожгли, две пленили, одну потопили.
Потеряв триста человек, не испытывая больше судьбу, Нумере покинул озеро и ретировался в Выборг.
Покидая Ладогу, Нумере бранился и плевался. Никогда он не терпел такого позорного исхода на море. Только теперь он вспомнил намеки Шеблада, что русские увальни не только несмышлены, а в схватках стоят насмерть…
Пока все ладилось по замыслу Петра I. Апраксин изгнал к осени с Ладоги флотилию Нумерса, путь к шведским крепостям на Неве был свободен. А в устье Невы плескались воды Финского залива, ветер нагонял балтийскую волну…
В первых числах августа на рейде Архангельского Развевались тринадцать российских вымпелов. Эскадрой командовал недавно прибывший от Апраксина, из Воронежа, вице-адмирал Крюйс.
Среди судов красовались два новеньких двенад-цатипушечных фрегата — первенцы баженинской верфи в Вавчуге. Две недели назад царь торжественно принял их в состав российского флота. Один назвал «Святой Дух» и отдал его под команду Памбур-га, второй, «Курьер», принял капитан Ян Варлант. В эскадру включили два трофейных шведских фрегата, захваченных год назад в Березовском устье, да еще арендованные русские и иностранные купеческие суда. На борту судов разместились четыре тысячи преображенцев и семеновцев, пушки и припасы, провизия.
На флагманском «Святом Духе» Петр собрал генералов, полковников, капитанов. Здесь же сидел принятый на службу французский инженер генерал Ламбер.
— Нынче отбываем на Соловки. Всем повестить, что идем воевать норвегов. Надобно, штоб неприятель нас не упредил…
На Соловки флотилия прошла без происшествий. Погода была на славу. Петр не уходил с верхней палубы, посматривал на корму, оценивал действия Крюй-са, капитанов.
На Соловках флотилия пробыла меньше недели, ждали лишь преображенца, сержанта Щепотьева. По заданию царя он больше месяца прокладывал дорогу от Нюхчи к Онежскому озеру. Тысячи мужиков рубили просеки, стелили гати на болотах, мостили речки.
— Дорога излажена, государь, — рапортовал сержант в конце августа.
«Молодец Щепотьев, постарался: почти в месячный срок прорубил он просеку, понастроил мостов, повырыл для стока воды канавы, а на подмогу царскому войску собрал для работ до 5000 человек народа».
В Нюхче же получил царь радостное известие от Шереметева о втором поражении генерала Шлиппенбаха 18 июля при Гумоловой мызе; после этой победы русские разорили весь Прибалтийский край так, что кроме больших городов — Риги, Ревеля, Дерпта и Нарвы — неприятель нигде не мог найти себе пристанища; «пленных было взято столько, что Шереметев не знал, куда их девать» — так описал историк это событие,
В Нюхче готовили к переволоке оба фрегата. Когда их подвели к устью небольшой речки, чтобы тащить на берег, случилась беда.
С первой втречи капитан Памберг и француз Ламбер не сошлись характерами. Капитану претили изысканные манеры генерала Ламбера, его ирония и насмешки, часто не по делу. Схватывались они частенько по мелочам. «Святой Дух» разгружали, чтобы вытащить на сушу. Ламбер все время вмешивался в распоряжения капитана.
После обеда царь с Крюйсом сошли на берег, а два соперника заспорили, разгоряченные вином. Выскочив на палубу, схватились за шпаги. Ламбер оказался удачливее, заколол Памбурга.
Запыхавшийся Меншиков отыскал Петра и Головина за сотню саженей от уреза воды и выпалил без остановки:
— Государь, тово, Памбурга закололи. Ламбер его укокошил на шпагах.
Петр, без кафтана, в одной распущенной рубахе, только что кончил тянуть с преображенцами карбас. Выругавшись, он размашисто, чуть не бегом, помчался к «Святому Духу». По дороге мелькал у него перед глазами Питер Памбург, бесшабашный отменный капитан. Невольно улыбнулся, вспомнил рассказ Украинцева. Два года назад на рейде Константинополя Памбург, капитан «Крепости», напился вдрызг на берегу с приятелями и, вернувшись среди ночи на корабль, приказал стрелять из пушек. Во дворце султана поднялся страшный переполох, дошло до того, что многие султанские жены, беременные, без времени младенцев выкинули…
На верхней палубе «Святого Духа», распластавшись, лежал Памбург. Лекарь разорвал окровавленную рубаху, на обнаженной груди слева чернела небольшая рваная дыра.
— В аккурат, государь, под сердце, — поднимаясь с колен, сказал лекарь.
Петр перекрестился, мрачно взглянул на стоявшего в стороне мертвенно-бледного, удрученного француза.
— По делу надо бы покойника за ноги повесить, а тебя за шею. Да Бог простит, иноземцы вы оба. — Царь страшно захрипел от гнева. — Надо же, не в бою с неприятелем, а здесь живота лишиться человеку! На службе оба, поди, государевой, а спесь свою выше долга вознесли. Будь моя власть, обоих бы колесовал.
Петр подозвал Крюйса:
— Собирайся с остатними судами, Памбурга, своего земляка, в Архангельском схорони. Тебе отправляться время. Вскорости Двина встанет.
По пути на Соловки царь озабоченно задумывался, советовался с Головиным:
— Нужда у нас, Федя, великая в матросах и офицерах, сам ведаешь. Пошлем Крюйса в Голландию сыскивать добрых моряков. Отпиши в Москву и Матвееву в Гаагу. Пускай за деньгами не стоят. Флот вскорости не токмо в Азове, здесь поднимать надобно. Одних матросов на первый случай тыщу потребуется. По весне пошлем своих русаков на выучку в Голландию.
— В казне, государь, не густо.
— Пошукай, Федя, накинь по гривеннику какие подати…
На исходе лета вековую тишину дремучего Заоне-ясья расколол грохот. Через болота, речки, озера, леса по просеке двигалась армада полков. Волочили на своих плечах пушки, припасы, суда. «Тяжелая работа: невывороченные пни порубленных деревьев постоянно мешали движению, суда скатывались со своих катков, мосты были жидки и ломались под тяжестью орудий; приходилось все исправлять, за всем следить. Больше других работал Петр, он одушевлял всех своим примером; и днем и ночью был он на ногах, не сказом, а показом устраняя встречаемые трудности; а в отдых присаживался он к солдатской каше и ел с солдатами из одного котла».
Вязли ноги в раскисшей от дождей почве. Сырость и непогода несли недуги. На двенадцатый день показался первенец, засверкало Онежское озеро, полутора тысячами могильных крестов обвеховалась «осударева дорога»…
На Онежском озере дело пошло веселей, пересели на карбасы, фрегаты, струги. Ладога встретила неласково, начались осенние штормы. Но здесь царя порадовал Федор Салтыков. Десятки новых, добротных стругов, построенных на Сясьской верфи, вторую неделю ожидали войска.
Взобравшись на громадный валун, Петр, сняв шляпу, пристально вглядывался в непроницаемую даль. Глухо шумел прибой, штормовой ветер трепал волосы, каскады брызг холодили лицо.
— Бурю переждем, — крикнул он стоявшему внизу Головину, — генерально, что Апраксин выдворил Нумерса. К Нотебургу без опаски пойдем. Татищев с Салтыковым молодцы, лодьи изготовили.
Петр уехал вперед, оставив за себя Головина:
— Бери команду на себя, фельдмаршал, дожидайся. погоды. Я поскачу к Нотебургу. Там со дня на день Шереметев должен быть.
Наконец-то засеребрилась долгожданная Нева.
— В устье Невы Ниеншанц, — докладывал Шереметев, — за ним Финский залив. Нотебург перекрыл путь, у шведов полторы сотни пушек. В Неву на лодках не пройдешь.
— А мы перехитрим шведа, — ухмыльнулся царь, — возьмем его в мышеловку. Надобно отсечь Нотебург от моря. Прорубим в лесу просеку, переволочем полсотни лодок из Ладоги в Неву. Запрем крепость снизу. Пускай ведают, отступать им некуда.
Мушкеты солдаты составили в козлы, снимали амуницию, плевали на ладони. Заиграли полковые трубы, зазвенели топоры, солдатам было не привыкать. Через три дня по широкой просеке перетащили пятьдесят лодок в Неву, перевезли тысячу преображенцев на правый берег, захватили шведский редут на правом берегу, соорудили батарею. Напротив крепостных бастионов у входа в Неву выросли редуты, за валами разместились артиллеристы, полсотни мортир и пушек.
Осмотрев укрепления, Петр распорядился Шереметеву:
— Поначалу, Петрович, пошли Шлиппенбаху парламента. Нам пролитие крови ни к чему. Предлагай сдаться почетно.
Шереметев усмехнулся:
— Знамо, его старшему брату привелось мне малость бока помять. Авось этот будет уступчивей.
Комендант Нотебурга, полковник Густав Шлиппенбах, оказался поначалу несговорчивым. Надеялся на помощь, да и досадно было шведам капитулировать перед русскими. Парламентеру Шереметева ответил двусмысленно:
— Передайте фельдмаршалу Шереметеву, мне надобно для принятия решения четыре дня. Я должен испросить своего начальника генерала Горна, а он в крепости Нарва.
— Хитрость сия Шлиппенбаха нам понятна — протянуть время, — выслушав ответ коменданта, твердо сказал Петр, — начинай бомбардировку, Борис
