Дело в том, что на карте, которую дал накануне похода Крузенштерн, «никакой опасности в сем проходе не назначено». Однако, полагая, что тут могут быть подводные камни, избежавшие внимания капитана Крузенштерна и которые не попали на его промер, Головнин и «предпочел безопаснейший, кратчайшему пути»…
Матросы давно подобрали все паруса, оставив только косые передние, стакселя, и на фок-мачте, самый нижний. Шлюп медленно продолжал движение, а на берегу будто все вымерло.
— Чудно как, — переговаривались матросы, — ни души не видать, токмо копошится один хлебопашец, а на нас и не глядит.
У входа в гавань на отлогих холмах виднелись три небольших крепостцы с башенками, но и они будто заснули. Под берегом стоял на якоре небольшой сторожевой бот, не подававший признаков жизни. Наблюдательный Головнин удивился. «… Невнимание гарнизона и жителей было так велико, что казалось, или На всех берегах сей пространной гавани нет ни одного жителя, или они все разбежались по лесам. Как бы португальцы ленивы и беспечны ни были, я не мог себе вообразить, что прибытие в их соседство военного судна (что здесь весьма редко случается) не возбудило в них любопытства, по крайней мере, выйти на берег и взглянуть на него, и более потому, что мы были под флагом, им малоизвестным. Пустота в такой обширной гавани, где кроме вышеупомянутого гард-кота, ни одного судна, ни одной лодки не было, глубокая тишина по берегам оной, высокие, окружающие гавань горы, покрытые непроходимым дремучим лесом, и слабый исчезающий вечерний свет представили нам сей прекрасный порт в таком диком, нелюдимом состоянии, что прежде не видевшие колоний, принадлежащих Португалии, с трудом поверили бы, что места сии когда-нибудь были обитаемы европейцами. По берегам рассеяно несколько хижин, но они казались нам необитаемыми или их жители были погружены в глубоком сне».
— Отдать якорь! — нарушая тишину, прозвучал чуть охрипший голос командира.
Пока травили и закрепляли якорный канат, Рикорд посоветовал:
— Пора бы разбудить португальцев пушкой.
В густых сумерках Головнин все же заметил, что от пристани отвалила небольшая лодка.
— Я так тоже думал, но, видимо, стражи проснулись, — ответил Головнин, протянув руку в сторону берега.
Пока спускали трап, командир подозвал мичмана Рудакова.
— Не сочти за труд, принеси из моей каюты португальский лексикон, он на полке.
На борт шлюпа поднялся португальский унтер-офицер, оказалось, что его послал комендант крепости. При помощи словаря, с грехом пополам, но уясняя суть сказанного, офицер передал, что утром о прибытии шлюпа сообщат в город губернатору.
Узнав, что шлюп пришел из России, офицер оживился.
— Я помню, ваши два корабля капитанов Крузенштерна и Лисянского три года тому назад стояли здесь неподалеку на якорях…
За ужином командир определил кратко смысл стоянки:
— Людям передохнуть надобно, провизией обзавестись свежей, стеньгу заново вырубить на берегу, штурману со своими помощниками на берегу все положения хронометров выверить.
Темнота окутала шлюп, проверив вахту, Головнин зажег свечу в каюте, отпустил Ивашку отдыхать.
Открыв книгу, Головнин отыскал заметки Лаперуза о прибытии к острову Святой Екатерины. «После 96 -дневного плавания у нас еще не было ни одного больного. Дожди, туманы и перемены климата нисколько не повредили здоровью матросов и офицеров. Правда, что продовольственные наши запасы были превосходного качества. Само собой разумеется, что я предпринимал все меры гигиенической предосторожности, которые указывались мне благоразумием и опытом. Кроме того, чтоб поддержать на кораблях веселое расположение духа, каждый вечер, от 8 до 10 часов, если только позволяло время, устраивались у нас танцы».
«Ну что же, танцы неплохо, ну а наши песенники тоже не скучают», — подумал командир, прислушиваясь к запевалам на баке:
Утром шлюп переменил стоянку, подошел ближе на полторы мили к крепости Санта-Крус. Командир нанес визит коменданту, а затем губернатору Марицио де Сильвера в городе Дестерро, «молодому приятному человеку, из знатной фамилии», армейскому капитану.
Поблагодарив за приглашение отобедать, Головнин покинул дом губернатора, «любопытство заставило» его «пройти по всем главным улицам». Это ли не первая награда моряку после многомесячных скитаний. Головнину было с чем сравнивать, не раз бывал он в Лиссабоне, но губернский город Дестерро показался заурядным. «Примечательного, заслуживающего внимания путешественника в нем нет ничего».
Пока на берегу Хлебников в палатке колдовал с хронометрами, боцман с матросами тащили за три версты по лесным зарослям срубленное дерево для стеньги, квартирмейстеры разыскивали провизию, командир, иногда в одиночку, а чаще с Рикордом, обходил на шлюпке все закоулки обширной бухты. Бродил по окрестным холмам, присматривался к жителям, замечал «выгоды и невыгоды, какие гавань Святой Екатерины представляет заходящим в нее судам», размышлял. Здесь он начал излагать свое видение окружающей жизни, повествование о примечательных для него явлениях в тех местах, где он побывает за полтора десятка лет. Свои наблюдения, как правило, не откладывая, Василий Головнин заносил убористым почерком в специально заведенные тетради.
А вот и впечатления об обитателях далекого бразильского городка Дестерро и его окрестностей: «Гавань Св. Екатерины имеет еще одно преимущество, заслуживающее некоторое уважение от мореплавателей, а именно: добросердечный и смиренный нрав жителей, обитающих по берегам ее. Они суеверны, ленивы и бедны, но честны, ласковы и услужливы. Они ничего у нас не украли и не покушались украсть, хотя и имели разные к тому случаи на берегу. Если за некоторые ими продаваемые нам вещи они иногда и просили более настоящей цены, то есть: дороже того, за что бы они уступили их своим соотечественникам, то разность была очень невелика. Впрочем, ето весьма натурально: где же и в какой земле жители при продаже не употребляют в свою пользу неведения и неопытности чужеземцев? Притом, к чести их надобно сказать, что, получая от нас плату за доставленные ими на шлюп свежую провизию, зелень и фрукты в первые дни нашего пребывания, почти без всякого торга с нашей стороны, они нимало цены вещам не увеличили, что им легко можно было бы сделать под разными предлогами».
Первому кругосветному вояжеру, Магеллану, не привелось обогнуть мыс Горн. Он, не мудрствуя, на ощупь, огибая материк, повел свою флотилию на запад, первым открывшимся вдруг проливом. Тогда он отыскивал кратчайший путь на запад, в Тихий океан, к заветной цели, Индии. Правда, пролив оказался довольно замысловатым и труднодоступным даже для небольших Магеллановых каравелл. Спустя столетие крайнюю южную точку вблизи американского материка голландские мореплаватели окрестили мысом Горн.
Название маленького голландского городка стало синонимом грозного предупреждения приближающимся к этим местам путешественникам.
Одно название этого места вызывало неприятные ощущения у мореплавателей. Ураганные ветры месяцами несли с запада штормовые волны, швыряли суда, стремившиеся на запад, словно щепки, отбрасывая их на исходные рубежи, а то и унося далеко к востоку.
Десятки кораблей военных, купеческих, поисковых в борьбе со стихией нашли себе могилу на меридиане мыса Горн в южных широтах. Редким смельчакам удавалось выйти победителями в жестокой схватке с океаном.
Четыре года тому назад среди них оказались россияне Крузенштерн и Лисянский. Быть может, в какой-то мере им улыбнулась удача, матушка-природа на какой-то миг подустала и решила немного передохнуть. И все же, приближаясь к мысу Горн, Лисянский заметил: «Всяк легко вообразить себе может, в каком неприятном находились мы тогда положении; кроме ужасного волнения и жестокого ветра, еще непрестанный дождь, снег и крупный град беспокоили нас чрезмерно».
Но непогода не остановила русских мореходов. «Корабль „Нева“ во время своего 24-дневного плавания от земли Штатов до мыса Виктории подвинулся к востоку только на 40 миль по долготе. Из наблюдений же,
