Входивший во вкус власти молодой царь тешился забавами, его присные, забыв о долге, набивали мошну, а ковчег державы, без надежного кормчего, четвертый год дрейфовал в неизвестном направлении.
В разгар масленицы в семье коменданта крепости Выборг прибавилось хлопот. Правда, заботы были из разряда приятных.
На пороге дома неожиданно появились два гардемарина, в новенькой, с иголочки, форме.
— Приятель мой, Минин Федя, маменька, — отрекомендовал друга Григорий Спиридов всхлипывающей от радости Анне Васильевне, — прошу любить его и жаловать.
Чуть в стороне завистливым взглядом окидывал Григория и его товарища младший брат Алексей.
— Чего зенки пялишь, — пожимая руку брату, пошутил Григорий, — становись нам в кильватер, айда в Морскую академию.
— Бог с тобой, — схватила за рукав Алексея мать, — даром ваш братец, царство ему небесное, в море почил. Алешенька наш и на бережку место сыпет. Мы с Андреем Алексеичем так порешили твердо. — Мать притянула к себе покрасневшего от смущения Алексея.
— Коли так, родителям не перечь! — подмигнул Григорий брату, а Минину кивнул: — Скидывай кафтан, в доме-то тепло. А маменька нам баньку спроворит, мы подмогнем.
Отец появился поздно вечером. Ему уже сообщили о приезде сына, но он, как обычно, пока не убедился в исправности смены караула, цитадели не покидал. Собственно, майор Спиридов ждал сына со дня на день. О том, что Григорий успешно сдал экзамены, определен в гардемарины и получил назначение в Астрахань, — все это передал ему через своих людей Наум Сенявин. Не удивился он и появлению Федора Минина. Сын рассказывал ему не раз о своем товарище, оставшемся без родителей, и он одобрительно отнесся к поступку сына. Тем более, когда узнал, что оба они едут в Астрахань.
За столом отец налил им вина, приговаривая:
— Небось хмельного пробовали в столице, а то и в Кронштадте не раз.
— Какой же моряк не отведает при случае? — подмигнув Федору, ответил Григорий не смущаясь. — Нам теперича по уставу полторы чарки положено, кроме денежного довольствия.
Две недели гостили друзья-гардемарины в Выборге. Вечерами за столом отец рассказывал то, что знал о новом месте службы сына.
— Государь-то после замирения со шведами пошел в ту сторону, в низовой поход. Все чаял до Индии добраться. Без особой суеты войска тогда до Персии дошли. Флотом в ту пору верховодил граф Апраксин Федор Матвеич. Все прибыток для отечества вышел. Почитай, весь берег кавказский к нам отошел.
Вспоминал о людях, служивших там.
— Сенявин Иван Акимович, братец Наума, поехал в Астрахань за чином контр-адмирала. Чин-то получил, но там и почил.
Старший Спиридов сделал паузу, налил рюмку, помянул Сенявина и продолжал:
— Ныне там Мишуков Захарий обретается. Тож капитану похотелось чина повыше. Да, вишь, не повезло, покровитель его в опале. Правда, и Апраксин ему благоволит по старой привычке: государь-то наш Петр Алексеевич, вечная ему память, Захария жаловал, при себе держал.
Гардемарины помалкивали, изредка протягивая руку за очередной ватрушкой, когда Анна Васильевна подливала им чай.
— А так Захарий человек проворный, но без зависти. Себе на уме, в пекло не лезет.
Заканчивая разговор, отец строго сказал:
— Что вам сказывал, позабудьте. Для вас капитан-командор — начальник. Наиглавное — долг исполняйте по уставу и совести, но, упаси Бог, не угодничайте.
Прощаясь, отец напомнил Григорию:
— Не позабудь, как мы сговорились, в Москве навестить родню, хотя и дальнюю. Все равно тебе в Адмиралтейскую контору наведаться положено, прогонные деньги получить до Астрахани.
В Москву гардемарины въезжали по раскисшей под лучами апрельского солнца дороге. Оставив баулы у родственников в Зарядье, они появились в Адмиралтейской конторе на Сретенке. Обосновалась контора еще в петровские времена в Сухаревой башне.
На них никто не обратил внимания. По коридорам сновали озабоченные офицеры, чиновники. Суету объяснил стоявший у входа за сторожа словоохотливый отставной усатый матрос.
— С приездом их высокопревосходительства, графа Апраксина, вся жизнь здесь переиначилась, — вполголоса пояснил он гардемаринам, — ни тебе покоя ни днем, ни ночью. Оно и понятно, заботы великие, не то, что прежде мух ловили господа здешние.
Дежурный поручик бегло просмотрел бумаги гардемарин, шмыгнул носом:
— Ныне все начальники заняты, заходите через недельку, к тому разу и дороги подсохнут.
Он поставил на бумагах какие-то крючки, сделал запись в книге и умчался.
На выходе их опять придержал отставной матрос. Накручивая усы, важно произнес:
— Говаривал вам, недосуг нынче начальникам. — Он наклонился к гардемаринам и заговорщически прошептал: — Вскорости государя анператора на царствие будут благословлять. Стало и все по порядку должно свершиться, каждый чин свое положенное обязан исправлять.
Отставной матрос-инвалид верно подметил резкую перемену в однообразной и монотонной прежде жизни Адмиралтейской конторы в Москве. С приездом в Белокаменную Апраксина изменилось само назначение этого заведения. Забот хватало и раньше по хозяйственной части: снабжение флота парусиной и такелажем, железными поделками, пушечным зельем на Балтике и Архангельске, надзор за Навигацкой школой в Сухаревой башне, сбор денег и провианта для нужд Адмиралтейства в подотчетных провинциях, набор рекрутов в матросы.
Теперь же хлопоты носили иной характер. Из Петербурга поступали на доклад Апраксину все сколько- нибудь важные бумаги Адмиралтейств-коллегии для решения флотских дел. Здесь, в Москве, находились царь, Верховный тайный совет и все правительство.
Не успел Апраксин обосноваться в Москве, Сиверс донес о приговоре Змаевичу. Суд флагманов за растрату казенных денег приговорил Змаевича к смертной казни.
«Переусердствовал датчанин, старые счеты сводит, — сердился про себя Апраксин. — Ну-ка дело, боевого адмирала за деньги жизни лишать. Тащит-то поди каждый второй, да не все попадаются».
На Тайном совете решено было доложить царю о помиловании Змаевича. В виде наказания понизить его в звании, а деньги взыскать втройне. Петр II великодушно согласился с мнением «верховников», которое докладывал Остерман. Близилась коронация, следовало показать свою доброжелательность.
— Мне должно проявить себя добрым императором, — повторил царь заученные слова, сочиненные тем же Остерманом, при вступлении на престол, — обиженным надобно помогать, никого печальным не оставлять. Токмо куда мы этого адмирала определим?
Остерман слащаво улыбнулся:
— Генерал-адмирал Апраксин отправит его в почетную ссылку в Астрахань, ваше величество.
Без задержки из Москвы ушла депеша в Петербург: «По доносу подчиненных предан суду за пользование казенными деньгами, материалами и людьми, признан виновным и приговорен к смертной казни, но по высочайшей конфирмации помилован и только понижен в вице-адмиралы, с назначением командиром астраханского порта и велено взятое им из казны взыскать с него штраф втрое, что по исчислению составило 4960 рублей».
Не обижая Змаевича, генерал-адмирал намеревался вызволить с Каспия Мишукова. Тот, как только узнал о падении всесильного Меншикова, запросился из Астрахани.
В середине апреля, в тот день, когда гардемарины выехали из Москвы в Астрахань, Апраксин распорядился в Адмиралтейств-коллегии: «Что же подлежит до капитан-командора Мишукова и оного, когда туда прибудет вице-адмирал Змаевич, взять сюда надлежит, однако о сем доложу Верховному тайному совету».
В последнее время осмотрительный Апраксин действовал осторожно. Сказывался возраст на исходе седьмого десятка, да и знал генерал-адмирал, что Долгорукие только и ждут его промашки, чтобы свести с ним счеты. Наверняка уже не раз нашептывали царю, что он, Апраксин, одним из первых подписал смертный приговор его отцу, царевичу Алексею.
Как раз в эти дни Верховный тайный совет приговорил отобрать у Меншикова все несметные богатства
