Товарищи подтрунивали:
— Заделаешься пастухом, там верблюдов в достатке.
Иные приятели стращали в шутку:
— Гляди-ка, там Иван Сенявин, на что боевой адмирал, а на тебе, уморился, царство ему небесное.
Знающие люди загадочно улыбались:
— Быть там тебе под началом командора Мишукова. Он лис проворный, однако людишек не забижает. Генерально ты с ним не схватывайся.
Но с Мишуковым все обошлось, помог случай. По пути в Астрахань, в Казани, Сухотин столкнулся в Адмиралтейской конторе нос к носу с самим капитан-командором Захарием Мишуковым. Тот порадовался:
— Пойдешь со мной на гекботе до Астрахани. Будешь за старшего адъютанта.
Так и познакомились за три недели совместного плавания молодой мичман со своим флагманом.
Достаточно изучив Сухотина в пути, Мишуков сразу назначил его командиром гекбота и отправил в составе отряда к южным берегам Каспия в Решт.
Первое плавание по Каспию, несмотря на изнуряющий зной, пришлось по душе Сухотину. В отличие от Балтики, неделями исчезали из видимости берега, относительно ровный и постоянный ветер не изматывал команду частой постановкой и переворачиванием парусов. Ясное, безоблачное небо давало возможности всегда определять свое место в открытом море по солнцу и звездам.
Правда, частенько находили внезапные шквалы, и тогда все решало мастерство командира или штурмана и удальство матросов.
Осенью Каспий показал свой нрав в полную силу. Море штормило неделями. Крутые пяти— шестиметровые волны как щепку бросали гекбот, свирепый ветер рвал паруса, ломал мачты.
И все же первой кампанией Сухотин остался доволен, наплавался вдосталь. После Рождества его вызвал Мишуков:
— Отбери полдюжины молодцов, возьми кого подштурманом и поезжай в Казань, — прищурившись проговорил капитан-командор, — примешь там новопостроенные гекботы и пригонишь по весне в Астрахань.
После Пасхи майское солнце жарило по-летнему. Прохаживаясь по верхней палубе гекбота в свободной матросской робе, Сухотин разделся по пояс, подставив грудь ласковым лучам. Рядом, на причале адмиралтейской верфи, матросы сгружали с телеги шкиперское имущество, укладывали тюки с парусами, переносили, не путая шлаги, бухты с канатами, с грохотом сбрасывали якоря.
Из-за складских сараев показались две фигуры в гардемаринских мундирах и направились к пристани.
— Эй, служивый, — обратился к Сухотину худощавый, с пронзительным взглядом темных глаз гардемарин, — где сыскать осьмнадцатый бот мичмана Сухотина?
Сухотин глянул на свои измазанные смолой парусиновые штаны, смеясь, пристукнул каблуком по палубе:
— Сия посудина и есть бот осьмнадцатый, а перед вами персоною мичман Сухотин.
Худощавый сдернул шляпу, вытянулся:
— Гардемарин Спиридов Григорья, велено капитаном из конторы определиться к вам для следования в Астрахань.
— Минин Фетка, — в тон товарищу проговорил с хрипотцой стоявший чуть позади напарник.
Сухотин вдруг захохотал, сбежал по трапу на пристань:
— Чай, не в церкви, прикрой голову-то.
Окинул взглядом гардемаринов:
— Пожитки-то где? В конторе?
— Баулы там оставили.
— Тащите их сюда, разместитесь на гекботе. Да не позабудьте в конторе предписание взять до командира порта капитан-командора Мишукова.
Вечером за бутылкой вина по случаю встречи Сухотин вводил прибывших в русло событий, посвящал в предстоящие дела.
Ему поручено было принять в казанском Адмиралтействе два гекбота после постройки и следовать в Астрахань. Да вот незадача, на другой бот надо было определить своего подштурмана, а Сухотин намеревался идти от зари до зари.
— Благо нынче ночки-то светлые, неча время упускать, — пояснил Сухотин.
Теперь ему вышло облегчение. Второй бот поведет Спиридов в паре с Мининым, так и решили.
Иван Сухотин оказался словоохотливым, добродушным собеседником с открытой душой. Без прикрас излагал морские будни на Каспии, скучную жизнь на берегу, в ледостав. О начальстве высказывался откровенно, без боязни, видимо уверенный, что собеседники не будут наушничать.
— Мишуков Захарий, он себе на уме. Не по делу горлом не берет, семь раз отмеряет да и не выскажется по сути. Сам, мол, действуй, как знаешь, а я не в ответе. Ежели когда рисковое дело, то прибаливает. Тогда него распоряжается князенька, капдва Васька Урусов. — Сухотин отпил вина и продолжал: — А так-то капитан-командор наш спит и видит, как бы ему в столицу перебраться. Раньше-то его князь Меншиков благоволил, а ныне одна надежа на Апраксина, а тот его особливо не балует, слыхать.
Впервые слышал такие откровения Гриша Спиридов: «Видать, сей мичман не боязлив и, можно думать, рубаха-парень, — подумал он, глядя на мичмана, — но это к добру; знать, флотские держатся на Каспии не таясь, душа нараспашку».
— А что в белокаменной-то слыхать? — спросил вдруг Сухотин. — В Казани-то вещают, государь короновался, да в Петербург воротиться не спешит.
В дороге гардемаринам было некогда да и не с кем вести такие пересуды, но Спиридов ответил то, что знал:
— Бают московские людишки промеж себя: молодой государь добрый по натуре, но округ него не все доброжелатели. А так-то любы ему всякие забавы, особливо охоту на зверя да птицу уважает. Сего добра круг Москвы вдоволь.
Сухотин пьяно крутил головой:
— Коли народ молвит, то и вправду так. Токмо отечеству-то потребно для блага не одни бирюльки.
Спустя неделю оба загруженных гекбота отошли от причала и бросили якоря в заводи. Сухотин последний раз поучал гардемаринов:
— Волга не море, у нее свой норов, стремнина несет судно, поспевай румпель[17] перекладывать, а течение и руль сбивает, сноровка надобна. Кругом меляки да топляки. Ежели верховой ветер задует, помалу паруса будем ставить. Все действа проводить по сигналам: флагами ли, фальконетом, в ночи — фальшфейером.
Сухотин протянул Спиридову исчерченный листок:
— Какие сигналы, здесь все расписано.
С якоря снялись с восходом солнца по выстрелу фальконета с головного, сухотинского бота. Первым снялся с якоря бот Сухотина. Для начала Спиридов поставил на румпель Минина, а два матроса рулевых стояли рядом, присматривались.
Как и предупреждал Сухотин, плавание по реке имело свои особенности.
— На Балтике у нас путевые карты, да места все исхоженные вдоль и поперек, — заметил Минин, удерживая курс в кильватер бота Сухотина, — а здесь ни того, ни другого.
— Сам не пойму, каким чудом Сухотин форватер угадывает, — удивился Спиридов, поглядывая за корму, где пенилась кильватерная струя. — Разве вспоминает свое первое плавание.
Особенно коварно вела себя река в излучинах, когда бот резко бросало течением к приглубому берегу, и, если вовремя не переложить руль, бот мог в мгновение ока оказаться на мели.
В первые дни неловко управлялись с парусами матросы, молодые рекруты. Кроме одного сержанта, все они впервые очутились в плавании. Хотя в Казани Спиридов успел-таки поднаторить их при работе со снастями, поначалу все у них валилось из рук.
Глядя на Спиридова, как он терпеливо возится с матросами, Сухотин с сарказмом заметил:
— А ты не только словом поучай матросню, внушай и затрещиной, а которому с ленцой — и в зубы или
