Спущенная шлюпка подошла к трапу, и Дефремери напутствовал Войникова:
— Выясните, что они хотят, и, не задерживаясь, обратно.
Прошло полчаса, и вместо мичмана пришел на шлюпке французский офицер. С некоторою наглостью он передал Дефремери, что французский адмирал требует прибыть к нему без промедления. В каком-то смятении, не распорядившись, Дефремери спустился по трапу... На полпути к французам Дефремери вдруг с тревогой увидел, как со всех четырех неприятельских кораблей к «Митау» устремились десятка два шлюпок с вооруженными матросами.
Поднявшись на борт, Дефремери первым увидел побледневшего Войникова без шпаги. Французский адмирал бесцеремонно объявил русский фрегат арестованным.
— Но Франция не объявила войну России, — растерянно начал Дефремери...
— Я беру вас призом, как морского разбойника, — довольно развязно ответил адмирал. — Стоявшие вокруг офицеры засмеялись. — И не вздумайте сопротивляться.
Дефремери было не до шуток.
— Вы не имеете никаких прав на захват силою судна дружественной Франции державы, коей является Россия.
— Мы прибыли к берегам дружественной Польши, чтобы помочь законному королю Станиславу Лещинскому.
— В таком случае вам положено нести польский флаг, состоя на службе короля польского, — на первый взгляд удачно парировал Дефремери.
Казалось, адмирал не слышал реплики командира русского фрегата.
— Флот его величества короля Франции несет положенный ему флаг и исполняет приказы короля.
Дефремери хотел что-то возразить, но, видимо, эта полемика начала раздражать адмирала, и он резко сказал:
— Ваше положение безнадежно. Извольте сдать шпагу. Иначе я возьму ваш корабль на абордаж и всем вам придется несладко.
Француз сделал паузу и самодовольно, приказным тоном, закончил:
— Слава Богу, что вы француз — обойдемся без крови. Отправляйтесь на фрегат. С вами пойдет наш караул арестовать крюйт-камеру, пушки и арсенал. Ваш офицер, — француз кивнул на Войникова, — остается у нас заложником. Мы немедля вступаем под паруса и следуем в Копенгаген.
В тот же день, где-то на траверзе острова Эзель, эскадра Гордона встретилась со спешившим ей навстречу фрегатом «Россия».
Шлейниц рассказал все, как было, о расхождении в тумане с «Митау».
— На рассвете я заметил далеко к зюйду кучу парусов, — докладывал он Гордону. — Оттуда донесся пушечный выстрел, и вскоре меня настигли два фрегата французов, но я счастливо от них ушел, поставив все паруса.
Помолчав, Шлейниц осторожно сказал:
— Мне думается, что я видел отряд французов, и ежели там оказался Дефремери, я ему не завидую.
На следующий день эскадра подошла к Пиллау. Гордон приказал выгружать на берег всю артиллерию и припасы для армии Миниха.
Эскадра крейсировала неподалеку, прикрывая выгрузку, и от проходящих купеческих голландских судов стало известно, что французы покинули бухту Данцига.
1 июня русская эскадра блокировала бухту, в которой обнаружили французский фрегат «Бриллиант» и два небольших судна.
Попытка взять «Бриллиант» с ходу на абордаж не удалась. Береговые батареи и пушки «Бриллианта» оказались более дальнобойными, чем артиллерия русских кораблей. И все же после удачной бомбардировки кораблями крепости и обстрела французского десанта на берегу показался парламентер с белым флагом. После кратких переговоров в плен русским сдался «Бриллиант», гукор и прам, плоскодонное судно с тремя десятками орудий для действий на мелководье у побережья.
Освободили из плена взятые ранее французами три галиота, и среди них «Гогланд».
Только теперь, после капитуляции неприятеля, Гордон узнал причину быстрого ухода французской эскадры из Данцига и о пленении фрегата «Митау».
С падением крепости Вексельмюнде поляки лишились помощи французов, и Данциг сдался.
Осталось загадкой, как удалось ускользнуть из блокированного со всех сторон Данцига Станиславу Лещинскому? Сухопутные офицеры поговаривали, что не обошлось без помощи Миниха. К нему под покровом ночи не один раз наведывались польские лазутчики от Лещинского...
Гордон, получив известие, что французский отряд кораблей опять направляется на восток, решил больше не рисковать и, забрав плененные корабли французов, ушел в Кронштадт. «Этот первый, после смерти Петра Великого, морской военный поход показал всестороннюю слабость нашего флота, — с грустью поведал историк. — Ветхость судов и ненадежность их вооружения во время плавания и боя выразилась множеством важных повреждений, не только в корпусе и рангоуте, но даже в станках орудий. Значительный недостаток экипажей, пополненный рекрутами, неизбежно ослаблял морскую и боевую силу флота. Наконец, в действиях начальствующих лиц, отвага и уверенность в победе, присущая морякам петровского времени, заменилась нерешительностью и робкою заботливостью избегать встречи с равносильным и даже слабым неприятелем».
Дотошный летописец, упоминая о язвах флота на Балтике, кратко, всего одной строкой, упомянул о первом в истории русского флота пленении боевого корабля. Скромность историка понятна, в противном случае следовало выволочь на свет божий всю верхушку власти, которая допустила до такого состояния вооруженную силу на море. Такая манера описания событий была и остается до сих пор присущей для придворных мужей, обслуживающих власть имущих.
Промахи и потери огорчают, но они и учат людей, как избежать повторения ошибок. Находясь с эскадрой у Данцига, Григорий Спиридов впервые ощутил дыхание войны, увидел зарницы орудийных залпов, услышал зловещий посвист пуль и звенящий визг проносящихся где-то рядом пушечных ядер неприятеля.
При обстреле крепости Вексельмюнде он впервые увидел, каким образом матушка-природа на море рушит планы моряков. Обстреливать крепость приходится только на якорях. Для маневра не хватало акватории бухты, и глубины моря не позволяли безопасно приближаться к крепостным стенам Поэтому обстрел кораблями велся с якорей. Но мало стоять на одном якоре. Ветер переменчив, волна неустойчива, корабль «ходит» туда-сюда на якорном канате. Бывает, что, не успеет прогреметь первый залп, как корабль, развернувшись, через пять минут уже смотрит на цель носом или кормой, и все пушки молчат, не будешь же стрелять в море понапрасну. Приходилось заводить с кормы вспомогательный якорь и разворачивать корабль бортом к цели. Но и тут зачастую крутая волна раскачивала корабль и не давала возможности вести прицельный огонь. И все же русские канониры ловчились, приспосабливались и таки заставили крепость капитулировать.
За всеми боевыми маневрами своего корабля внимательно приглядывал мичман Спиридов. Частенько приходилось ему бежать на бак и покрикивать на матросов, вымбовками[28] вращающих шпиль, на который медленно навивался якорный канат, разворачивая корабль в ту или иную сторону.
Присматривался молодой мичман и к действиям на пушечных деках канониров, старался понять, как офицеры-артиллеристы улавливают нужный момент и громко командуют: «Пали!»
На корабле Григорий познакомился и подружился с почти однолетком, мичманом Алексеем Сенявиным. Слово за слово, и Спиридов вспомнил рассказы отца о взятии в свое время Авборга.
— Не твой ли тятенька при штурме Выборга отличился? — спросил у своего нового товарища Спиридов.
— Как-то сказывал, все не упомню, — краснел Сенявин.
Он был на три года младше Григория, нигде раньше не обучался и сразу попал в эту кампанию на корабль мичманом. Многие офицеры косились на него с завистью. Как же, по протекции императрица пожаловала его с братом сразу в мичманы. Но Григорий знал по отцу о тяготах службы и утешал Алексея:
