вглубь веков. Они называют его своим принцем, хотя сам он никогда не признается вам в этом. Они обращаются к нему за руководством и советами, точно так же как моя паства — ко мне.
Рейвен нужно было хоть что-то делать, поэтому она развела огонь в камине, пока священник заваривал травяной чай.
— Он действительно их принц?
Почему-то это потрясло ее. Вдобавок ко всему прочему ей придется иметь дело с королевской семьей. А это уже слишком.
— Боюсь, что именно так, дитя, — признался отец Хаммер. — За ним всегда последнее слово. Может быть, именно поэтому он хочет выглядеть и действовать как важная персона. У него много обязанностей, и, я знаю, он их выполняет.
Она села на пол, откидывая со лба волосы.
— Иногда, когда мы вместе, у меня возникает ощущение, что мы две половинки одного целого. Он может быть таким серьезным и задумчивым, и таким одиноким. Мне нравится заставлять его смеяться, чтобы в его глазах появилась жизнь. Но потом он делает такие вещи...
Она умолкла.
Отец Хаммер поставил рядом с Рейвен чашку чая и сел в свое любимое кресло.
— Какие? — осторожно спросил он.
Она нервно выдохнула.
— Почти всю свою жизнь я провела одна. Я всегда делала то, что хотела. Захотелось — собралась и поехала. Я довольно много путешествовала и научилась ценить свою свободу. Я никогда ни перед кем не отчитывалась.
— И ты предпочитаешь этот образ жизни тому, который могла бы вести с Михаилом?
Руки дрожали, когда она взяла чашку чая, согревая о нее пальцы.
— Вы задаете трудные вопросы, отец. Я думала, что мы сможем прийти к своего рода компромиссу. Но все произошло так быстро, что теперь я не знаю, являются ли те чувства, которые я к нему испытываю, моими от начала до конца. Он всегда был со мной. Но теперь, ни с того ни с сего, его нет, и я не могу это выносить. Посмотрите на меня — я раздавлена. Вы не знали меня прежде, но я привыкла быть одна, я абсолютно независима. Может быть, он сделал что-то, чтобы так произошло?
— Михаил никогда бы не заставил тебя полюбить его. Я уверен, что он не смог бы сделать такую вещь.
Она отпила чаю, это успокаивало.
— Я знаю. Но почему теперь я не могу находиться вдали от него? Мне нравится одиночество, я ценю свою личную жизнь, но все же без его прикосновений теряю самообладание. Вы представляете, как это унизительно для такого человека, как я?
Отец Хаммер поставил свою чашку на блюдце и посмотрел на нее встревоженно.
— Вы не должны так мучиться, Рейвен. Я понял, что имел в виду Михаил. Он говорил мне, что когда мужчина их расы встречает свою истинную Спутницу жизни, он может сказать ей ритуальные слова и связать их воедино, как это и должно быть. Но если женщина не является его Спутницей жизни, ничего не выйдет, а если является, то один не сможет существовать без другого.
Рейвен схватилась за горло.
— Какие слова? Он говорил вам точные слова?
Отец Хаммер с сожалением покачал головой.
— Только то, что, однажды сказав их той самой женщине, он привяжет ее к себе и она не сможет исчезнуть. Эти слова наподобие нашей венчальной клятвы. У карпатцев другие ценности, другое понимание правильного и неправильного. У них нет развода, даже слова такого нет в их словаре. Два человека — это половинки одного целого.
— Что, если один из них будет несчастлив?
Рейвен переплела пальцы. Она помнила, что Михаил говорил что-то необычное. Воспоминания были смутными, словно это был сон.
— Карпатский мужчина сделает все, чтобы его Спутница жизни была счастлива. Я не знаю и не понимаю, как это происходит, но Михаил говорил мне, что связь настолько сильна, что мужчине не остается ничего иного, кроме как заботиться о счастье своей женщины.
Рейвен прикоснулась к шее, задержав ладонь на пульсе.
— Что бы он ни сделал, это правда, отец, потому что я не из тех женщин, что бросаются с балкона лишь потому, что на какие-то пару часов оказались вдали от мужчины.
— Думаю, мы оба должны надеяться, что Михаил испытывает то же самое, — улыбнулся отец Хаммер.
Сердце Рейвен неистово забилось, она вскинулась, представив, как он сейчас страдает. Но постаралась улыбнуться в ответ.
— Почему-то я уверена в этом.
Священник изучал ее, убитую горем, поверх чашки.
— Я думаю, Михаилу очень повезло, что он вас нашел. Вы тоже сильная, как он сам.
— Ну, тогда многое изменилось...
Рейвен протерла глаза костяшками пальцев.
— Потому что я чувствую себя абсолютно разбитой. И я не слишком счастлива с Михаилом.
— Мне кажется, вы и не должны быть слишком счастливы, хотя вашим первым желанием было защитить его. Вас испугала мысль, что Михаил может испытать ту же боль, что и вы.
— Мне вообще не нравится, когда кто-то испытывает боль. В Михаиле есть какая-то тоска, словно он уже давно несет на своих плечах всю тяжесть мира. Иногда я смотрю на его лицо и вижу такое уныние — но оно запечатлено не в глазах, а во всех его чертах. — Рейвен вздохнула. — Может быть, мне это только кажется и в этом нет никакого смысла, но он нуждается в ком-то, кто сотрет тени с его лица.
— Это интересная мысль, дитя, и я должен сказать, что понимаю, о чем вы говорите. Я вижу в нем то же самое. Стереть тени, — повторил он, обдумывая ее слова. — Совершенно точно.
Рейвен кивнула.
— Похоже, он видел слишком много жестокости, слишком много ужасных вещей, и это затягивает его все глубже в темноту. Когда я приближаюсь к нему, я чувствую это. Он словно страж, который стоит на воротах перед чем-то дьявольским, злобным и не дает монстрам войти, чтобы мы могли прожить жизнь и так никогда и не узнать, что нам угрожало.
У отца Хаммера перехватило дыхание.
— Вы видите его таким? Стражем на воротах?
Рейвен кивнула.
— Эта картина так и стоит у меня перед глазами. Я знаю, это может показаться вам несколько мелодраматичным...
— Жаль, что я не могу повторить ему эти слова, — тихо сказал священник. — Он много раз приходил сюда, надеясь обрести успокоение, и все же я никогда не знал, что ему сказать. Я молил Бога, чтобы Он помог ему найти ответ, Рейвен, и, возможно, Господь послал ему вас.
Она дрожала, каждую минуту преодолевая мучительное желание дотронуться до Михаила, с мыслью, что он, возможно, уже покинул землю. Рейвен сделала глубокий вдох, благодарная священнику, что он не оставил ее в эту ночь.
— Я не думаю, что являюсь ответом Господа на какой-то вопрос, отец. Сейчас мне хочется свернуться клубочком и зарыдать.
— Вы можете себе это позволить, Рейвен, потому что знаете, что он жив.
Рейвен пила чай. Он был горячий и вкусный. Он согревал ее, но не мог заполнить ужасающую пустоту, холодную как лед, что поглощала ее душу. Эта черная дыра все разрасталась.
Она попробовала сконцентрироваться на чем-то другом, получить удовольствие от разговора с человеком, который знал и уважал Михаила, даже был к нему привязан. Рейвен сделала еще один глоток, взывая к здравому смыслу.
— Михаил — незаурядный человек, — сказал отец Хаммер, надеясь отвлечь ее. — Он один из самых великодушных людей, которых я встречал. Он чувствует, что правильно, а что нет. У него железная
