— Уверен?! — воскликнул доктор. — Конечно, уверен. Она умерла голодной смертью. Дай Бог, если она за неделю выпила несколько чашек кофе. Видел бы ты ее туфли: прошла пешком столько миль.
— Доктор Берер говорит…
— Что он может знать? Я делал вскрытие, когда ее нашли на Бирмингемском шоссе. Она была крайне истощена, и больше ничего. Этот… этот… — голос его задрожал и прервался от волнения, — этот ваш Пинки потешился и выгнал ее, и она побрела домой. Я очень рад, что его самого привезли домой полумертвого.
Говоря это, доктор с остервенением нажал на газ, машина рванулась и через минуту уже тормозила у дома Джина.
Это был крепкий дощатый дом на кирпичном фундаменте с ухоженным зеленым газоном, отгороженным от двора, лучше других домов Бендинга и окрестных селений; но быт его хозяев мало чем отличался от быта соседей. Последние дома плантаторов в этой части Алабамы давно исчезли, их горделивые колонны не устояли перед бедностью, дождями, тлением.
Роза, жена Джина, ждавшая их на веранде, встала с качалки.
— Здравствуй, Форрест, — сказала она, нервничая и пряча глаза. — Давно ты у нас не был.
— Здравствуй, Роза, — ответил доктор, поймав на миг ее взгляд. — Привет, Эдит. Привет, Юджин, — обращаясь к малышам, стоявшим позади матери. — Привет, Бэч, — девятнадцатилетнему парню, появившемуся из-за угла дома: он тащил в обнимку большой белый камень.
— Хотим обнести палисадник каменной стенкой. Вид будет поаккуратнее, — объяснил Джин.
Все они еще испытывали почтение к доктору. Они порицали его за глаза, потому что не могли больше хвастаться своим знаменитым родичем: «Да, сэр, один из лучших хирургов в Монтгомери». Но при нем остались ученость и слава первоклассного хирурга, каким он был, покуда не совершил профессионального самоубийства, разочаровавшись в человечестве и пристрастившись к спиртному. Два года назад он вернулся в Бендинг, купил половину пая у владельца местной аптеки; лицензии врача его не лишили, но оперировал он только в случае крайней необходимости.
— Роза, — сказал Джин, — доктор обещал посмотреть Пинки.
Пинки Джанни лежал в затемненной комнате, обросший, с побелевшими, искривленными губами. Доктор снял с головы повязку, Пинки задышал со стоном, но его вздутое, безжизненное тело не шевельнулось.
Доктор осмотрел рану, опять наложил повязку и вместе с Джином и Розой вернулся на веранду.
— Берер не взялся оперировать?
— Нет.
— Почему не сделали операцию в Бирмингеме?
— Не знаю.
— Гм… — Доктор надел шляпу. — Пулю необходимо извлечь, и как можно скорее. Она давит на сонную артерию. Это… во всяком случае, с таким пульсом везти никуда нельзя.
— Что же делать? — тяжело выдохнул Джин, и несколько секунд все молчали.
— Попросите еще раз Берера. Может, передумает. Или привезите врача из Монтгомери. Шансов мало — но операция может спасти его. Без операции — конец.
— К кому обратиться в Монтгомери?
— Эту операцию может сделать любой хороший хирург. Даже Берер, если бы он не был таким трусом.
Роза Джанни вдруг вплотную подошла к нему, глаза ее горели звериной материнской страстью. Она схватила доктора за лацкан пиджака.
— Ты сделаешь операцию. Ты можешь. Ты был такой хороший хирург. Лучше всех. Прошу тебя, Форрест!
Доктор отступил назад, стряхнув ее руки, а свои вытянул перед собой.
— Видишь, как дрожат? — спросил он, не скрывая иронии. — Смотри хорошенько. Я не рискну оперировать.
— А ты рискни, — поспешил вставить Джин. — Отхлебнешь глоток, и перестанут дрожать.
Доктор покачал головой, глядя на Розу.
— Нет. Мне, как врачу, не доверяют. Что будет не так, обвинят меня. — Доктор немного рисовался и тщательно выбирал слова. — Мое заключение, что Мэри Деккер умерла с голоду — я слыхал, — подвергают сомнению. Его ведь дал человек, который пьет.
— Я этого не говорила, — солгала одним духом Роза.
— Конечно, нет. Я упомянул об этом, чтобы вы поняли всю сложность моего положения: я должен быть предельно осторожен. — Он сошел по ступенькам вниз. — Советую вам, поговорите еще раз с Берером. Если он откажется, привезите кого-нибудь из города. До свидания.
С побелевшими от ярости глазами Роза бросилась за ним и догнала у калитки.
— Да, я говорила, что ты пьяница! — кричала она. — По-твоему, Мэри Деккер умерла с голоду и в этом виноват наш Пинки. Да как ты можешь судить? Нальешь глаза-то с самого утра! И что тебе далась Мэри Деккер? Она тебе в дочки годилась. Все видели, как она шастала к тебе в аптеку.
Подоспевший Джин схватил ее за руку.
— Замолчи, Роза. Форрест, уезжай.
Форрест сел в автомобиль и поехал. Миновав поворот, остановился, глотнул из фляжки. За распаханным хлопковым полем виднелся домик, где жила Мэри Деккер; полгода назад он свернул бы к ней, спросил: почему она не зашла сегодня в аптеку выпить бесплатно стакан содовой, порадовал бы ее флакончиком духов из образцов, оставленных утром коммивояжером. Он никогда не говорил Мэри о своих чувствах и не собирался: ей было семнадцать, ему сорок пять — жизнь его кончена; но полгода назад она убежала в Бирмингем с Пинки, и тогда он понял, как много значила любовь к ней в его одинокой жизни.
Мысли его вернулись в дом брата.
«Будь я джентльменом, — думал он, — я бы не отказался оперировать. И еще один человек погиб бы из-за этого мерзавца. Потому что, если бы он не перенес операции, Роза бы заявила, что я нарочно убил его».
И все-таки, когда он ставил машину в гараж, на душе у него было скверно, не потому что он должен был поступить иначе — просто вся история выглядела очень уж безобразно.
Он не пробыл дома и десяти минут, когда за окном завизжали тормоза и в комнату вошел Бэч. Губы его были плотно сжаты, глаза прищурены, точно он боялся расплескать хоть каплю гнева: пусть весь выльется на того, кому предназначен.
— Привет, Бэч.
— Я хочу тебе сказать, дядя Форрест, чтобы ты не смел так разговаривать с моей матерью. Еще раз услышу — убью.
— Кончай, Бэч, — обрезал его доктор, — и садись.
— Она и так вся извелась из-за Пинки. А тут еще ты.
— Твоя мать сама меня оскорбила, а я смолчал.
— Она не знает, что говорит. Ты должен это понять.
Поколебавшись, доктор спросил:
— А какого ты, Бэч, мнения о Пинки?
— Не очень-то хорошего. — Но, спохватившись, опять стал задираться: — Не забывай. Пинки мой брат!
— Подожди, Бэч. Что ты думаешь о нем и Мэри Деккер?
Но Бэч уже закусил удила.
— Ты что мне зубы заговариваешь? Запомни, кто обидит мою мать, будет иметь дело со мной. А еще ученый. Разве справедливо…
— Я сам выучился, Бэч.
— А мне плевать! Мы поедем к Береру, потом в Монтгомери. Но если нигде ничего не выйдет, я приеду за тобой, и ты вытащишь эту проклятую пулю, или я тебя пристрелю.
Он перевел дыхание, кивнул, вышел из дому и уехал. «Сдается мне, — сказал сам себе доктор, —
