Держа перед собой кобуз, Шейхоглу Сату, пятясь, вышел из присутствия…
Вот уже несколько дней Мехмед Челеби пребывал в самом дурном расположении духа. Казалось, он должен быть доволен: после десяти лет беспрерывных сражений и смертных напастей стал единственным хозяином престола. Не выпуская из рук поводьев, еще два года потратил на подчинение удельных беев, коих восстановила в былых правах коварная степная лиса, как он называл про себя Тимура. Одних подачками, других силой оружия заставил признать себя верховным правителем турецких земель. Наказал мятежных беев Карамана, починил, а верней сказать, заново отстроил разрушенный дворец и мечеть отца в Бурсе. И наконец, расправился с непокорным Джунайдом — властителем земли айдынской, задумавшим сколотить свою собственную державу. Взял его в плен, назначил простым османским наместником в далекий Никополь, а на его место посадил своим эмиром Сулеймана, то бишь Александра Шишмановича, сына последнего царя Болгарии, принявшего мусульманство и пошедшего на службу к Османам. Словом, разоренная и ослабленная, но почти в тех же пределах, что и при его отце, Баязиде Молниеносном, была восстановлена держава Османов.
Сие событие Мехмед Челеби достойно отпраздновал вместе со старым императором Византии Мануилом, вернувшись из похода по берегам Эгейского моря. Император тоже возвратился из похода в Морею, где усмирял своих вассалов. Оба государя пировали на триреме Мануила. Позлащенное, украшенное алыми парусами царское судно поставили в порту Галлиполи, что был отвоеван османами у византийцев полвека назад, и двое суток вкушали изысканные греческие яства и вина. Распаляясь, глядели на плясуний и юных танцовщиков в прозрачных одеждах. Возлежа на коврах, слушали музыку, внимали песням на греческом и турецком, персидском и сербском языках, прославлявшим их удачу и могущество.
За свою не столь уж долгую жизнь Мехмед Челеби успел вдосталь навоеваться. По наследству от предков он был наделен необычным нюхом, хотя сам и не подозревал об этом. В походах его нос больше других страдал от пыли, конского пота, вони немытых тел, тошнотворно сладкого запаха разлагавшихся трупов. Теперь после всех побед мечтал он провести зиму в Эдирне среди своих жен и наложниц, с нетерпением предвкушал наслаждение от ароматов благовоний, коими уснащали себя обитательницы султанского гарема. Раздувая ноздри, мысленно вдыхал терпкий аромат волос своей любимой жены, дочери Дулкадира-бея. А что за радость была весною, приближенье которой он, как все Османы, потомки недавних кочевников, чуял кожей, выехать на горные выпасы к своим табунам, вволю поохотиться, а после отдыхать в пригородных садах в кругу сладкоречивых приближенных. Что за счастье дышать вольным воздухом, напоенным запахом тюльпанов и трав или тонким ароматом цветущих абрикосов и слив. Словом, пора, давно пора было не спеша вкушать радости жизни, которые в изобилии предоставляла в его распоряжение власть, доставшаяся в тяжких ратных трудах… И надо же было, чтоб через неделю после прибытия в столицу дошло до него известие: явился-де новый соперник, претендующий на державный престол. Из тимурского плена отпущен якобы его последний брат Мустафа, о коем со дня Анкарской битвы, целых тринадцать лет, не было ни слуху ни духу. По совету Баязида-паши объявил он брата своего самозванцем. Однако вряд ли сие могло помешать всем обиженным и недовольным сплотиться вокруг нового претендента. Значит, снова садись в седло и веди за собой войско… Что ж, ничего не поделать. Таков закон власти: она замешена на крови, и тот, кто хочет удержать ее, должен быть в любой момент готов к кровопролитию. Сия философическая мудрость, коей визирь пытался утешить своего государя, не принесла ему облегчения. Известно: философия помогает переживать чужие несчастья…
Когда посланец Бедреддина покинул государев диван, Мехмед Челеби спросил с мрачной усмешкой:
— Как скажешь, может, отпустим досточтимого шейха? Все одним врагом меньше…
Мехмед Челеби не мог простить Бедреддину, что тот принял пост кадиаскера у Мусы, самого опасного из всех поверженных им братьев-соперников. Кто, как не шейх Бедреддин, своей славой бескорыстного и справедливого подвижника и своими бесценными советами помог Мусе заручиться поддержкой конников- акынджи, привязанностью турецких и болгарских крестьян. Заменой продажных кадиев бедными, но честными муллами привлек он на сторону Мусы сердца низшего духовенства. Щедрой раздачей державной земли рядовым ленникам обеспечил Мусе их преданность. Мог ли запамятовать нынешний государь, что именно они, рядовые ленники-сипахи, акынджи и крестьянское ополчение, сведенные воедино и вдохновляемые молодыми муллами, нанесли ему под водительством Мусы такое поражение, коего не знал он за всю свою жизнь, и вынужден был спастись бегством за соленые воды, обратно в Анатолию. Благодарение Аллаху, что потворство рядовым ленникам да голодранцам землепашцам пришлось не по вкусу великим беям во главе с Эвреносом и его сыновьями. Не сидеть бы, пожалуй, Мехмеду Челеби на отцовском престоле, не приди ему на выручку великие беи, не поддержи его вдобавок император Мануил. Муса Челеби, подобно их отцу Баязиду, был подвержен приступам неуемного гнева, во время которых не слушал ничьих советов. Только Мусе и могло взбрести в голову в разгар войны с братом потребовать с Византии дань за три года и угрожать Мануилу силой оружия.
Если после своей победы Мехмед Челеби отправил одних приближенных Мусы в мир вечный, других в знаменитую тюрьму Бедеви Чердагы в Токате, откуда освободить мог только берат султана или ангел смерти Азраил, а шейха Бедреддина наказал всего лишь ссылкой, то не из-за приязни к нему, а оттого, что снисхождение к шейхам и подвижникам входило в набор доблестей, которыми в глазах черного люда беспременно должен обладать суровый, но справедливый, то бишь истинный государь.
— Избавиться от врага, мой господин, можно только, когда он мертв, — отозвался Кара Баязид- паша. — А ежели мы вынуждены терпеть его живым, то надлежит ведать, что кроется за каждым его словом, каждым шагом…
— Что же, по-твоему, может крыться за просьбой шейха?
— Думаю, цель его двояка. Во-первых, вселить в нас уверенность в его покорности: дескать, даже для хаджа ищет он дозволения государева. А во-вторых, внушить нам беспокойство…
— Разве нам есть о чем беспокоиться?
— Есть мой государь. Как бы не соединился он с объявившимся на днях самозванцем…
— И ты полагаешь, он не страшится внушать нам подобные опасения?
— Не страшится, мой султан, покуда знает, что если случится с ним беда, то множество его приверженцев станут нашими врагами…
— Что они могут? У нас власть, войско…
— А у него мысль, мой государь. Саблю побивают саблей, а ум — умом. Наши же улемы перед ним — что щенки перед волком. Какое там — наши! Не знаю, сыщется ли во всем исламском мире ученый, который мог бы потягаться с шейхом Бедреддином. Оттого он и хромого Тимура не убоялся…
— Выходит, его и отпускать опасно, и удерживать силой тоже!
— Склоняю голову перед вашей мудростью, мой господни.
— Как же, по-твоему, надо поступить?
— Не прикажешь ли, мой господин, своему старшему писарю прежде доложить, что за книгу принес в дар шейх Бедреддин?
Султан покачал головой в знак согласия. Баязид-паша ударил в ладоши, приказал явившемуся слуге вызвать Ибн Арабшаха.
На зов явился тот самый араб, что беседовал с посланцем изникского ссыльного. Несмотря на молодость — ему было на вид не больше тридцати, Ибн Арабшах пользовался заслуженной славой языкознатца и ученого. Он родился в Дамаске, но в юности вместе с красавицей матерью и братьями был вывезен Тимуром в Самарканд. Там учился у светил богословия. Затем объездил Монголию, кыпчакские степи, Крым, побывал в Астрахани. И всюду изучал местные языки и беседовал с многомудрыми шейхами. Появившись в османской столице, был осыпан султанскими милостями. Мехмед Челеби сделал его своим личным толмачом, поставил над всем писарским приказом и повелел заниматься наукой со своим наследником.
За Ибн Арабшахом в диван вошел служка, неся на вытянутых руках книгу, в коей нетрудно было узнать дар Бедреддина. Ученый поцеловал край ковра, на котором восседал его благодетель.
— Успел ли ты ознакомиться с книгой, поднесенной нашему повелителю? — спросил Кара Баязид- паша, ткнув бородой в сторону служки.
— Перелистать и прочесть вступление, мой паша, — ответил ученый.
