Радий Фиш
Спящие пробудятся
Мы, как вода, течем и протекаем, но, как вино, в крови мы у народа. Пускай протянем ноги, в землю ляжем недвижимо, мы все равно в движении пребудем вечно, как те, которые лежат на корабле, что устремился вдаль под парусами.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Облегчение
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Изникский ссыльный
Озеро, цветом своим обычно напоминавшее изразцы Зеленой мечети, лежало сейчас у его ног серое, под стать затянутому рядниной облаков небу. Ни звезд над головой, ни берегов, утонувших в предутреннем тумане. Лишь мерный, укачивающий шепот камышей. Точно серой ватой обложили со всех сторон.
Так, собственно, и было задумано султаном Мехмедом Челеби, когда после десятилетия усобиц и резни уселся он на престоле: чтобы ни слова, ни стона не расслышать было из-за толщи двойных стен.
Ссылая Бедреддина в Изник, султан повелел неусыпно следить за каждым словом, каждым шагом. Однако всемилостивейше повелел положить на содержание его тысячу акче [1] в год. Да лучше бы он голову ему снес или засадил в темницу!
Видно, смелости не хватило. Казнить ученого богослова, по книгам коего в столицах мусульманского мира обучают законоведов-факихов, чье имя с почтением произносят в Каире и Самарканде, засадить в темницу прославленного шейха, приверженцы которого рассеяны по лицу всей державы, означало поколебать веру подданных в справедливость и богобоязненность нового властителя. А клятвопреступники и братоубийцы, подобные Мехмеду Челеби, обретя власть, ни о чем так не пекутся, как о славе милостивца и благочестивца.
Но нет, шалишь! Слишком много путей прошел он по явному и сокрытому мирам, слишком много надежд утратил и заблуждений одолел, слишком много видел, понял и познал, чтобы за тысячу акче можно было теперь купить его молчаливую покорность и тем поддержать желанную новому властителю молву.
Ему минуло пятьдесят пять. И близок, близок для него был миг, коего с трепетом душевным ждут люди всех вер, путая его с концом света. Но никогда еще не был так ясен и свободен его ум, открыта для прозрений душа. Что толща стен?! Он проникает взором сквозь толщу времени, столетий.
И вот уж больше года отрезан стенами от мира. А главное, ради чего он призван в мир, еще не свершено. То главное, на что способен он один. Да, это так. Никто иной из мужей веры и науки — они ему известны наперечет, равно как всё, что говорят они и что таят, — так вот, никто из них не подошел столь близко к свету Истины. Одни остановились, зажмурившись, чтобы не ослепнуть, другие в пламени ее сгорели сами, для мира не оставив ничего.
— Аллаху экберу! Аллах велик!..
Бедреддин узнал голос слепого муэдзина Зеленой мечети, коему предоставлялось почетнейшее право первым призвать к молитве правоверных. Вслед за ним на разные голоса — степенно и страстно, восхищенно и униженно, исступленно и величественно — запели с минаретов муэдзины всех мечетей города Изника.
— Свидетельствую: нет божества, кроме Аллаха! Свидетельствую: Мухаммад — посланник его!..
Бедреддин обернулся на закат, лицом к городу. Отсюда, с башни над Озерными воротами, улицы, утонувшие в предутренних сумерках, казались залитыми серой озерной водой, в которой едва угадывались купола мечетей, медресе, бань, дервишеских обителей да крыши дворца. Лишь минареты, прямые и тонкие, в островерхих куколях, торчали над поверхностью, подобно рыбацким вехам.
Медленно, будто силясь стряхнуть оцепенение тяжкого сна, вставал над Изникской крепостью новый, двадцать восьмой день месяца джамад-аль-ахира восемьсот восемнадцатого года, если считать со дня хиджры, или четвертого сентября тысяча четыреста пятнадцатого года по календарю папы римского.
— Ступайте на молитву! — взывали муэдзины. — Идите ко спасению!
Какому спасению? От чего?.. За две с лишним тысячи лет, что стоит этот город, видел он и воинство Искандера Зулькарнайна, то бишь Александра Македонского, и легионы проконсулов Рима, и армии арабских халифов, и боевые галеры византийцев, доставленные по суше к озеру, и крестоносных латников, и сельджукскую конницу, и победоносное воинство османского султана. Трижды менял он свое название — Антигония, Никея, Изник, трижды был столицей разных государств — Битиньи, Византии, державы Османов. Именем Зевса, Христа или Мухаммада каждый завоеватель сулил справедливость и спасение. Не раз собирались здесь со всего света, в спорах рвали друг друг бороды ученейшие мужи христианской церкви, дабы отделить истинные пути к спасению от ложных. Разбивали носы в диспутах мусульманские богословы. А все ради чего? Чтоб новые властители, сменившие старых, по-прежнему владели землями и водами, садами и пастбищами, облагали данью купцов, гончаров, кузнецов, пахарей, пастухов, рыбаков?
Насилие давало власть, власть приносила богатство, богатство крепило насилие. Вот уже восемь десятков лет пять раз в день со всех минаретов Изника призывают ко спасению муэдзины, как тысячи лет до этого призывали гонги молелен и колокола церквей, а колесо насилия и грабежа крутится, как крутилось, сколько бы ни твердили слова пророков, возглашавших равенство и справедливость.
Не хитрое дело повторять слова учителей. А вот понять их цели, остановить колесо, из века в век выжимающее кровь и пот тех, кто создает богатства мира, независимо от того, какой он веры…
Солнце блеклым пятном показалось над горизонтом. Рыбаки из приозерных селений, что с ночи приволокли в камышовых корзинах сребробоких увалистых сазанов, обернулись на юго-запад, лицом к Мекке, и, расчистив вокруг себя небольшое пространство, встали на молитву. Видно, бедность не позволила им приобрести даже молитвенных ковриков. Их лица в свете зари отсюда, сверху, казались изжелта- зелеными, наверняка мучились они лихоманкой, коей славились заболоченные окрестности Изника.
От этой напасти было верное снадобье — им пользовал больных блаженной памяти учитель шейх Ахлати, о нем упоминалось еще в «Каноне» Ибн Сины: толченая кора хинного дерева. Да только где ее взять простолюдинам? Цена ей была повыше молитвенных ковриков, ибо привозили ее из Индии.
Бедреддин тоже преклонил колени. Давным-давно, еще в Каире, он счел для себя бессмыслицей молитвы и обряды, хотя и признавал благие цели их установителей: отвлечь, пусть ненадолго, сердца и души людей от мелочной, сиюминутной суеты, направить мысли их к ответу на вопрос «зачем жить?», ибо занятые тем, как жить, навряд ли могли б они иначе улучить для этого мгновение. Не зря Мевляна Джеляледдин Руми однажды сказал своим ученикам: «Тем, у кого нет разума, голову, словно амбар, набивают вещами, а тем, у кого он есть, его укорачивают с помощью куска хлеба». Беда, однако, в том, что большинство творит молитвы и обряды из страха перед наказаньем, в надежде на награду, а то и просто по
