породы начальников, которые практически вымерли уже тогда. Бамфорда у нас любили. Он был таким, каким, по нашему разумению, должен быть Господь Бог: суровым, но справедливым.
Когда Бамфорд выходил на пенсию, прощальный банкет в его честь, пожалуй, впервые заставил меня усомниться в том, что механизмы Вселенной работают без перебоев. Что происходит, когда человек выходит на пенсию, проработав в компании тридцать лет и, в сущности, эту компанию создав? Сослуживцы устраивают для него банкет и дарят прощальный подарок. Банкет прошел безупречно. Все сотрудники компании явились в полном составе. Коллеги, которые не выносили друг друга на дух, общались, как лучшие друзья. Еда была выше всяких похвал. Бамфорду подарили дорогой “пылесборник” для украшения каминной полки. Лоудер, наш новый шеф, пожал Бамфорду руку и сказал: “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе”.
Обычно, когда человек говорит: “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе” или “Мы обязательно созвонимся и сходим куда-нибудь выпить”, – это означает прямо противоположное. С точностью до наоборот. Если ты хочешь с кем-нибудь пообедать или душевно посидеть в баре, почему не договориться о встрече сразу? Зачем откладывать на потом? Это практически то же самое, как привычка некоторых индивидуумов обращаться к тебе “мой друг”. Причем, все эти персонажи, которые называют тебя “мой друг”, они тебе не друзья. Это люди, которые тебя грабят и убивают или как раз собираются убить и ограбить. “Друг мой, тебе не о чем беспокоиться”. Когда вы слышите эту фразу, надо сразу срываться и бежать со всех ног.
Но больше всего меня напугало то, что в ту же секунду, когда Бамфорд ушел из ресторана, его как будто не стало. Все принялись обсуждать свои дела, преследуя собственные интересы, а о Бамфорде просто забыли. Он для них превратился в ничто. Собственно, все мы ничто в масштабах мироздания, но это не слишком приятно, когда тебе напоминают о том, как ты мал и ничтожен. Это было похоже на генеральную репетицию смерти.
И что самое странное, несмотря на дежурное “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе”, Лоудер действительно пригласил Бамфорда на обед. Уже в следующем месяце.
Все в компании знали, что Лоудер в свое время загремел под суд по обвинению в расхищении имущества компании, поскольку в его квартире обнаружилось изрядное количество этого самого расхищенного имущества. Правда, в пользу Лоудера свидетельствовал тот факт, что украденные товары были припрятаны в комнате его квартиранта, который тоже работал в нашей компании. Бамфорд пришел на судебное слушанье и дал показания в защиту Лоудера, хотя мы так и не поняли: то ли он действительно был уверен в невиновности Лоудера, то ли ему не хотелось терять своего лучшего торгового агента.
В день, когда должен был состояться обед, я увидел Бамфорда в приемной и поздоровался с ним. Бамфорд, насколько я понял, ждал Лоудера, а я видел, как Лоудер вышел из здания минут пять назад, и подумал, что, наверное, надо сказать об этом Бамфорду, но потом рассудил, что это не мое дело. Тем более, я думал, что Лоудер скоро вернется. Новая секретарша в приемной тоже промолчала. Когда ее брали на это место, ей дали четкие указания: никому не рассказывать о перемещениях персонала, – и поэтому она не могла сказать Бамфорду, что Лоудер ушел на обед, и что его секретарь-референт тоже ушла на обед. В общем никто не сказал Бамфорду, что про него просто забыли.
Бамфорд прождал целый час, потому что он был не из тех, кто легко сдается. И все сотрудники компании, проходившие через приемную, видели, как он сидит и ждет Лоудера. Обед так и не состоялся. И что самое странное: я расстроился из-за этого гораздо больше, чем сам Бамфорд. Поведение Лоудера меня искренне возмутило. Лоудер питал симпатию к Бамфорду (если ты негодяй и мерзавец, это еще не значит, что ты не способен испытывать добрые чувства) и забыл про него вовсе не потому, что специально хотел забыть, а потому, что ему было незачем его помнить. Бамфорд перешел в разряд людей-невидимок, из знакомства с которыми нельзя извлечь никакой выгоды.
Спустя где-то год в разговоре всплыло имя Бамфорда, и Лоудер сказал мне:
– Все-таки надо бы нам с ним пообедать. У тебя есть номер его домашнего?
Вопрос меня озадачил. Все знали номер домашнего телефона Бамфорда. Он уже сорок лет жил в том же доме.
И только теперь до меня дошло, что Лоудер просто искал себе оправдание. Ему очень хотелось думать, что найти номер Бамфорда бьшо очень непросто: при таком раскладе у него еще оставалась возможность убедить себя в том, что он не законченная скотина. Имя Лоудера в моем “черном списке” на случай крушения цивилизации стоит в числе первых.
Я смотрю на часы. Бертранд треплется по телефону уже сорок минут.
– Хорошо, хорошо. Потолки у них выше. Потолки в “Минте” выше, но какая от этого польза? Нет, если вынести всю мебель…
Моя работа проста: отдать человеку пакет. Но Бертранд явно испытывает судьбу. Мне неприятно, когда меня принимают за пустое место. Если бы Бертранд сказал: “извини” или “ты подожди, я сейчас”, – это было бы другое дело. Я расстегиваю штаны и делаю пи-пи в кадку с фикусом, потому что уже не могу терпеть, и еще потому, что надеюсь тем самым привлечь внимание Бертранда. Но Бертранд ничего не видит. Я выхожу из его кабинета. Он этого не замечает.
Внизу бармен орет на двоих дуболомов.
– Да, обезьяну надо кормить! Но обезьяна хотя бы работает!
– Мы тоже работали, – отвечает один дуболом.
– На прошлой неделе у нас было пятнадцать человек! – орет бармен. – Пятнадцать! И десять из этих пятнадцати – мои друзья.
– Ты нас уволить не можешь, – говорит второй дуболом. – вот если бы ты нам платил, тогда – да. Но ты нам не платишь, а значит, не можешь уволить.
– Я вас не увольняю. Я просто даю возможность кому-то еще проявить себя за вертушкой.
– Обезьяна не справится.
– Ну, да. Она долго училась работать с пультом. Почти два часа! Но у нее начало получаться, и я еще с ней поработаю, по тренирую…
Обезьяна зевает. Открывает огромную книгу в кожаном переплете, вроде как даже Библию. Ловко вырывает страницу и начинает умело скручивать косяк с травкой, высыпанной из мешочка. Потом берет зажигалку, прикуривает, делает глубокую затяжку и благостно выдыхает дым. Видимо, закон, запрещающий хранение и потребление марихуаны, не распространяется на обезьян. Как и необходимость иметь лицензию на ношение огнестрельного оружия.
Все, с меня хватит. Я выхожу на улицу. Стою, греюсь на солнышке и размышляю о том, куда бы пойти, чтобы съесть дорогой сэндвич, за который я не собираюсь платить, и тут из клуба выходят те самые два дуболома и пытаются хлопнуть дверью. Только у них ничего не выходит, потому что на двери стоит доводчик. Они подходят ко мне. Мне становится страшно. Кажется, меня собираются грабить.
– Он нас уволил, – сообщает мне один из них.
Может, он принял меня за кого-то из своих знакомых? Со мной это бывает. Издержки обычной, непримечательной внешности. Они оба – в белых футболках с изображением виноградной грозди. У того, кто ко мне обратился, совершенно безумные разноцветные бакенбарды: одна выкрашена в ярко-красный, другая – в желтый.
– Взял вместо нас обезьяну, – говорит другой. – Обезьяну по кличке Вонючка.
Если бы меня уволили с работы, а на мое место взяли обезьяну, и особенно – обезьяну по кличке Вонючка, – я бы не стал сообщать об этом первому встречному.
– И стриптиз здесь ни при чем. Люди приходят не за стриптизом. Они приходят послушать музыку. Без музыки нет никакого стриптиза. Даже самые классные телки без музыки не покатят. А что обезьяна понимает в музыке?!
– Ага, – говорю я сочувственно, пытаясь вложить в это слово все то, что им хочется услышать. Им лет по двадцать. Оба – здоровые амбалы, крепкие и мускулистые. Они стоят очень близко ко мне, практически – вплотную. И вроде как загораживают мне дорогу. Это что, такая преамбула к избиению и ограблению?
– А ты – дилер Бертранда, да?
– Нет, – говорю я и сам поражаюсь, как убедительно я это сказал. Отрицание, возмущение, удивление, тонкий намек на угрозу – все, как положено.
– Я так и знал, – говорит один из дуболомов. – Я сразу понял, что ты – его дилер.
