их было больше. Мне так и хочется посоветовать Бену, чтобы он отправлялся домой и как следует подрочил. И тогда ему наверняка станет легче. Самообслуживание – это поистине дар Божий. Может быть, самая великая из всех Божьих милостей.
Но, разумеется, я молчу.
Когда мы прощаемся с миссис Барродейл, ее дочь заявляет:
– Бог такой скучный.
Миссис Барродейл смущается и краснеет. И не потому, что ее дочка сказала неправду. А как раз потому, что девочка права. Религия в основном штука скучная. Как и вся наша жизнь. Пока не становится занимательной и интересной. И тебе хочется лишь одного: чтобы она вновь поскучнела – и как можно скорее.
Вместо того, чтобы болтать с прихожанами, мне бы надо заняться делом. Сотворить пару-тройку чудес. Я уже закрываю церковь, и тут ко мне подлетает Герт.
– Это чудо, – шепчет он, запыхавшись, и сует мне под нос какую-то кружку.
– Где?
– Я ехал по улице, пил кофе… я иногда позволяю себе выпить кофе прямо за рулем… и вдруг этому придурку на грузовике взбрело в голову перестроиться на мою полосу. А я ехал медленно, потому что пил кофе. Но если бы я ехал хоть чуть быстрее…
Его трясет мелкой дрожью.
– Так что случилось?
– Почти каждое утро я прохожу мимо бездомного парня, и каждый раз думаю, что надо бы купить ему что-нибудь покушать. Сегодня я тоже спешил, как всегда, но сказал себе: “Слушай, ты все время спешишь. Ты каждый раз говоришь себе, что обязательно купишь ему сандвич с сыром, но до дела так и не доходит”. И тогда я решил, что сегодня я уж точно куплю ему сандвич. Я подошел к нему и спросил: “Хочешь есть?” А он
сказал: “Нет, приятель, спасибо. Но я хочу кофе. Латте”. Ладно, я покупаю ему латте, раз он хочет латте. Мне уже надо ехать, потому что я страшно опаздываю. Но я покупаю латте и себе. Ну, как-то вдруг захотелось. Сажусь в машину, переливаю латте в свою кружку, потому что я ненавижу эти пластиковые стаканчики из автоматов. Я не люблю безответственность. Я еду медленно и осторожно, потому что пью кофе за рулем. Я, конечно, слежу за дорогой, но внимание-то все равно рассеяно. А потом тот придурок на грузовике резко решил перестроиться на мою полосу. И смел две машины. Одна из них загорелась. Я жму на тормоз, останавливаются буквально в нескольких дюймах от горящей машины. Кофе, конечно, выплескивается. И на кружке получается лицо. Ну, изображение. И я понимаю, что это чудо. Меня спас кофе!
Он показывает мне кружку. Выплеснувшаяся пенка застыла изображением лица бородатого мужчины с длинными волосами. Причем это не просто подтеки и пятна, которые складываются в приблизительную картинку, если смотреть на них под определенным углом с определенного расстояния – это именно изображение Христа. Как будто его нарисовали специально. Кстати, вот интересный вопрос: почему Иисуса Христа традиционно изображают высоким, худым, длинноволосым красавцем. Почему не лысым пухленьким коротышкой?
– Надо сообщить об этом в газеты, – говорю я.
Герт воодушевленно кивает.
– Да, да.
Вообще-то я пошутил, но я уже вижу, что Герт именно так и поступит. В принципе можно связаться с Вирджинией. Это та журналистка, которая пишет о всяких религиозных событиях. На редкость противная дама с кислым, вечно недовольным лицом. Но в любом случае нашей церкви не помешает немного рекламы, и хотя декоративный рисунок на кружке – это не совсем то, что я себе представлял, когда думал о чуде… в конце концов, начать можно и с малого.
Я говорю, чтобы Герт сам позвонил Вирджинии, потому что не могу заставить себя пересказать этот случай с Иисусом из кофейной пенки. К моему несказанному удивлению, Вирджиния приезжает немедленно. Должно быть, сегодня не самый богатый на новости день.
– Так вы считаете, что это божественное вмешательство? – спрашивает Вирджиния. Вид у нее скептический. Ее распирает от чувства собственного превосходства. Но это ее обычное состояние как говорится, базовая конфигурация. Но Герт этого не замечает Он слегка не в себе от пережитого потрясения. И не удивительно: он действительно чудом избежал аварии, в которой погибло три человека – и сам был на волосок от смерти.
Вирджинии это неинтересно. Она мечтала совсем о другом: писать Сенсационные репортажи для крупной, солидной газеты. Причем по возможности подальше от Майами. Это было бы справедливо Вирджиния – умная тетка. Умная, решительная и безжалостная. Но даже этого мало. Я ни капельки не сомневаюсь, что она ничем не хуже, чем большинство репортеров, освещающих события мирового масштаба: голод, войну или чрезмерную активность президентского пениса. Она умеет и хочет работать. Но этого мало.
Она считает себя лучше многих. И, наверное, не без оснований. Но дело в том, что далеко не все дипломированные журналисту пробиваются наверх. Каждому хочется заполучить шоколадный батончик, но число этих батончиков ограничено. Собственно, в этом-то и проблема: шоколадок на всех не хватает, и приходится либо довольствоваться чем-то другим, либо тихо страдать от того, что нет в жизни счастья.
На прощание Вирджиния пожимает мне руку.
С таким видом, словно я ей донельзя противен. И вообще все ей противно.
Вечером по дороге домой я включаю в машине радио и с удивлением слышу, что Герт выступает в какой-то местной передаче. Теперь он заявляет, что всегда помогал неимущим и кормил, за свой счет бездомных.
Приезжаю домой. Напалм на кухне смотрит телевизор, и я вновь слышу пронзительный голос Герта. Стало быть, история с чудесной кружкой уже просочилась на местное телевидение. Напалм сидит, уткнувшись в экран, а я украдкой наблюдаю за ним. Пытаюсь найти хоть какие-то признаки изменений, которые, по идее, должны были произойти. Напалм встает и идет к холодильнику я наблюдаю за ним. Может быть, у него будет более решительная походка. Или он будет приплясывать на ходу. Или тихонько насвистывать себе под нос. Напалм наливает себе ананасовый сок. Как ни в чем не бывало. Как будто это не он провел выходные с одной из самых роскошных проституток Майами.
Я не выдерживаю и спрашиваю:
– Как жизнь? Что нового?
– Да все по-старому. Жизнь нормально, – говорит он и плетется к лестнице, волоча ноги. Что-то у них не заладилось с Шай? Но даже если у них ничего не вышло, хотя бы как-то это должно было проявиться: недовольство, отчаяние, обломки разбитых надежд, сверкающие осколки восторга, – все что угодно, но только не эта пресная апатия. Меня распирает от любопытства, но я не лезу к Напалму с расспросами. Боюсь,
что он может что-то заподозрить.
У каждого есть свои сложности, свои трагедии и проблемы. А есть трагедии и проблемы, общие для всех: и для робкого четырнадцатилетнего подростка из заштатного провинциального городка, где самая страшная опасность, которая может грозить человеку – это злющие агрессивные комары, и для юной красотки, восходящей кинозвезды с целым штатом телохранителей. Я говорю о проблеме общения с людьми, и особенно с теми, которые нам симпатичны. Дело только в масштабе. Кто-то играет за высшую лигу, кто-то – за дворовую команду. Но комплексы у всех одинаковые. Каждый из нас хоть однажды да сделал что-нибудь нехорошее: кто-то бессовестно допил последний пакет с ананасовым соком, кто-то убил надоевшую жену. Дело опять же в масштабе.
Я не могу понять даже себя, а других людей не понимаю вообще.
Звоню Шай, договариваюсь о встрече. Завтра, в кафе. Я хочу знать подробности.
Я уже засыпаю, и тут кто-то стучится в дверь. Это Сиксто. Пришел сообщить, что Герта показывают по центральному телевидению.
Меня удивляет и даже бесит, что из-за такого пустячного случая поднялось столько шума. Тут поневоле задумаешься: зачем ломать голову, пытаясь измыслить великое чудо, если кофейная пенка на кружке
