Мы идем по Коллинз-авеню, в тихом безлюдном квартале. Идем на выставку картин подруги троюродного брата Дейва. И вдруг из-за угла выходит мужик. Кроме нас троих, на улице нет ни души. Во всяком случае в пределах трех-четырех кварталов. Я всерьез опасаюсь, что нас опять будут грабить, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что потенциальный грабитель – низкорослый тщедушный дедок, опирающийся на палочку.
Мы подходим поближе, и теперь я вижу, что дедок одет в облегающую майку без рукавов. О вкусах, конечно, не спорят, но когда тебе хорошо за восемьдесят, я считаю, не стоит носить одежду, которая привлекает внимание к твоим иссохшим морщинистым рукам. В этом возрасте пора бы подумать и о душе. Мы уже собираемся пройти мимо, как вдруг дедок хрипло кричит:
– Гоните деньги, придурки!
Дейв выразительно смотрит на меня.
Дедок еле держится на ногах. Кажется, он еще и слепой на один глаз. Зубов во рту не наблюдается. С виду ему уже под девяносто. И он явно не отличался высоким ростом и крепким телосложением даже в расцвете лет. А теперь и вообще высох, как мумия. Мы аккуратно обходим его, а он надрывно кричит нам вслед:
– Гоните деньги, уроды. Если вы не дадите мне денег, я скажу фараонам, что вы меня ограбили. – Он достает из кармана вставную челюсть с трещиной посередине, как будто ее разбили кулаком. Потом падает на землю и громко кричит. Зовет на помощь.
Дейв лезет в карман, вынимает бумажник и бросает его дедку.
– Вот скажи, что со мной не так? – задает он риторический вопрос.
– Вы просто слюнтяи. Вообще даже не мужики. Даже не можете посмеяться над тем, как отколошматили старого пердуна.
Мы идем дальше.
– Что? – говорит Дейв. – Ты думал, я стану с ним драться?! Большое спасибо. Жена говорит, что я сам нарываюсь. Я ее спрашиваю: “Что значит, сам нарываюсь?!” А она: “Раз тебя постоянно грабят, значит, ты делаешь что-то такое, что привлекает грабителей”. “Что я такого делаю? Вот скажи, что я делаю, что привлекает грабителей”. А она говорит: “Я не знаю, что именно. Но ведь что-то же их привлекает. Иначе тебя бы не грабили, правильно? Так что ты прекращай, пока тебя вообще не прибили”. Принимать все, как есть – это полезное умение.
Но и опасное тоже. Потому что принять – это часто почти то же самое, что уступить. Ты принимаешь, ты уступаешь и в итоге сдаешься. Поэтому тут надо быть аккуратнее. Но есть вещи, которые надо просто принять и смириться. Например, я смирился с тем, что не сумел спасти брата. И с тем, что меня постоянно грабят. Видимо, я таким уродился. Да.
Дейв говорит, что отныне и впредь будет носить с собой второй бумажник с просроченными кредитными картами и гаитянскими банкнотами на общую сумму в два цента максимум.
– Я даже подумывал обзавестись портфелем “с сюрпризом”. Ну, знаешь… когда грабителя бьет током. Или ему отрывает пальцы. Мне очень нравилась эта идея. Ба-бах – и нет пальцев! Но вместо такого портфеля я сделал карточки. И кладу их в бумажник. Вот, смотри.
Он протягивает мне карточку.
“Ты на неверном пути. Ты думаешь, что продвигаешься вперед. Но на самом деле стоишь на месте. Ты крадешь не у других – ты крадешь у себя. Ты крадешь свое будущее. Приходи в Церковь тяжеловооруженного Христа. Мы знаем, как тебе помочь”.
– М-да, на месте грабителя я бы очень удивился…
– Ну, ты же хотел привлечь в церковь побольше народу. – Дейв смотрит на океан. На горизонте маячит большой корабль, почти неразличимый на таком расстоянии. – Вопрос выживания. Его важность явно переоценивают.
Он отдает мне мою долю последнего выигрыша.
Теперь я работаю на сестер Фиксико. Стою перед входом в “Омни”, проигрываю на магнитофоне кассету с записью их обращения и раздаю прохожим рекламные листовки. При этом втайне надеюсь, что ко мне подойдет полицейский и прогонит отсюда взашей. Но, к несчастью, служителей культа у нас принято полностью игнорировать.
– А вы сами-то в это верите? – интересуется кто-то из тех, кому я пытаюсь всучить листовку.
На язык так и просится: “Разумеется, нет. Каким надо быть идиотом, чтобы поверить в такую бредятину?! И, да, я полностью с вами согласен, этой бумажкой даже не подотрешь себе задницу. Потому что она слишком плотная”. Но я, конечно же, сдерживаю свой порыв и говорю:
– Пусть этот день принесет вам удачу и прибыль, сэр.
Я говорю это искренне. У меня замечательное настроение. И мне действительно хочется, чтобы этот день принес людям удачу и прибыль. Но только не сестрам Фиксико.
На самом деле меня подмывает устроить открытую диверсию в войсках Фиксико, но я снова сдерживаю свой порыв. А то неровен час кто-то окажется поблизости… Например, Кэлвин, наш бригадир. Кэлвин – прирожденный подхалим. Пресмыкающееся животное. Вечно на четвертых-пятых ролях. Выше по вертикали управления ему не подняться. Потому что он просто не справится. Но ему нравится командовать и брать на себя не особо большую ответственность. Таким образом он ощущает свою сопричастность к великому делу. Я думаю, он был бы счастлив, работая в банке менеджером низшего звена или стреляя в затылок пленным, захваченным в ходе какой-нибудь локальной войны между национальными группами, но обстоятельства привели его в войско сестричек Фиксико, где он дослужился до бригадира, надзирающего за работой простых солдат – то есть, нас, уличных рядовых.
Кэлвин сразу же сделал мне выговор, что я как-то не так стою. “Не так стоишь!”, – рявкнул он. Я расправил плечи, решив, что ему не понравилось, как я горблюсь. Хотя я не горбился. “Не так стоишь!” Я еще больше отвел плечи назад, аж прямо весь выгнулся. Грудь колесом, все дела.
Первое правило успешного руководства гласит: нужно четко и ясно разъяснить подчиненным, что именно ты от них требуешь.
– Не так стоишь! – надрывается Кэлвин. Некоторые почему-то уверены, что “громче” значит “яснее”. Очень хочется дать ему в репу. Но я все-таки кое-чему научился. Например, работать с людьми, которых искренне ненавижу. Кстати, очень полезное умение.
Он тычет пальцем в мою левую ногу.
– Выпрями вот эту ногу.
Вообще-то, на этой ноге я стою, так что она прямая по определению. Я пытаюсь распрямить ее еще больше, но ничего не происходит, потому что это физически невозможно: выпрямить ногу, которая и без того прямая.
– Я сказал, выпрями ногу! – орет Кэлвин.
Я не могу ее выпрямить еще больше, к тому же, насколько я вижу – а это все-таки мои ноги, так что мне всяко виднее, – она согнута не больше, чем правая.
Я улыбаюсь. Всегда улыбайся. Я не понимаю, почему Кэлвин орет на меня благим матом. Бомжи, которые работали на бабулек Фиксико в самом начале, они вообще не умели держаться по-человечески – в смысле осанки, походки и прочего, – спотыкались на каждом шагу, падали на тротуар, ничуть не стесняясь, чесали яйца и ходили в засохшей блевотине с головы до ног. Это что, новая политика режима Фиксико, или травля отдельно взятого меня? Может быть, я им не подхожу? Может, они хотят от меня избавиться? С чего бы Кэлвин ко мне привязался? Это же просто смешно! Даже в армии никого не заботят прямые ноги. Во всяком случае не до такой степени.
Во мне медленно закипает злость. Да и кого бы не взбесил откровенный наезд со стороны неудачливого адвоката по имени Кэлвин, слабовольного недоумка на десять лет младше тебя, настолько тупого, что он принимает сестричек Фиксико всерьез?! И вот это дремучее чмо еще будет на меня орать?!
Но я не бью ему морду. Я не пытаюсь с ним спорить. Я улыбаюсь. Улыбаюсь вполне даже искренне, потому что пообещал себе, что, когда все закончится, я не поленюсь разыскать Кэлвина. И вот тогда я его изобью от души, цинично и злобно. Может быть, даже ногами. В конце концов, надо же доставлять себе маленькие приятности. Как-то себя вознаграждать. Я не хочу ненавидеть еще и Кэлвина. Мне и так есть, кого ненавидеть. Претендентов достаточно. Но иногда надо сделать над собой усилие и принять вызов.
