— Ну, так. Небольшая прибавка за вредность. Я немного отъеду от берега, и если увижу корабль, поеду к нему. Если нет — возвращаюсь.
— Вообще-то авианосец трудно не заметить.
— Тебе легко говорить. Ты когда-нибудь ждала расстрела?
— А при чем тут расстрел?
— Потому что я ждал. И не раз.
— Что-то я сомневаюсь, что в тебя будут стрелять. Может быть, ты утонешь, может, тебя съест акула, но тебя точно никто не застрелит.
— А вот я бы не стал утверждать. Всякое в жизни, бывает. Никогда не знаешь, где нарвешься.
— Ты это к чему?
— Я лучше не буду об этом рассказывать.
— Если не хочешь рассказывать, то зачем вообще было упоминать?
— Да, наверное, я сам виноват. Мой отец умирал много раз — и все из-за меня. Когда я работал на стройках и подрабатывал вышибалой, и мне хотелось устроить себе выходной, я говорил, что мне надо на похороны. Начальство догадывалось, что я вру, но они рассуждали так: нет, так не бывает — никто не будет выдумывать про смерть отца ради какого-то выходного. Может, поэтому я все время хожу на волосок от гибели.
— Все время?
— Ну да. В Югославии был первый раз. А потом меня попросили съездить в Лас-Вегас, забрать платья. Я не хотел туда ехать, но потом я подумал: это Лас-Вегас, это не война.
— Какие платья?
— У одного моего знакомого была приятельница. Она разводилась с мужем, и меня попросили съездить забрать ее вещи. Казалось бы, чем я рискую? Разве что палец порежу о блестку на платье. А все кончилось тем, что я оказался в Камбодже. И вот я, значит, в Камбодже. Рою себе могилу.
— И как же тебя занесло из Лас-Вегаса в Камбоджу?
— Без комментариев.
— И тебя заставили рыть могилу?
— Нас было четверо пленных. Нас заставили рыть себе могилы, но сказали, что они оставят в живых одного — самого старательного. Кто будет копать лучше всех. И каждый из нас подумал: ну конечно, я буду копать лучше всех. Вот такими мы были придурками.
— И что ты сделал?
— Начал копать как сумасшедший.
— Ну, у тебя не было выбора.
— Нет, выбор был. У человека всегда есть выбор. Может быть, альтернативы не самые утешительные, может быть, ты вообще не считаешь, что это выбор, потому что приходится выбирать из двух равнозначных зол, и что бы ты там ни выбрал, все равно это будет страшно — но выбор есть всегда. Вместо того чтобы копать, я мог бы их обматерить, чтобы меня пристрелили на месте. У человека всегда есть выбор. Всегда. Вот, например, ты безработный, и ты просыпаешься утром и думаешь, что тебе делать: встать, умыться, побриться и пойти по конторам в поисках работы, чтобы тебя целый день унижали какие-то мудаки, — или слегка подрочить и спать дальше.
— Надо делать хоть что-то. Это всегда лучше, чем просто сидеть и ждать.
— В данном случае нет. Однажды мы с братом Колд Хардом оба остались без работы. Я встал очень рано, умылся, побрился и отправился искать работу. Когда я выходил из дома, Колд Хард еще дрых. И я подумал: спишь, недоумок ленивый? Ну спи. А у меня уже к вечеру будет работа. И вот пока я весь день унижался перед какими-то законченными козлами, Колд Харду позвонили с телевидения. Какая-то вся из себя навороченная телепродюсерша пригласила его в Лондон, чтобы он дал интервью. Они там снимали какую-то передачу про безработных. Его поселили в роскошном отеле, он всю ночь пялил телепродюсершу, угнал чей-то «феррари», а на следующий день какой-то сочувствующий телезритель взял его на работу с хорошим окладом. У человека всегда есть выбор. Просто ты не всегда узнаешь, правильно ты поступил или нет.
— А копать было правильно?
— Может, и нет. Может, мне надо было послать их подальше, потому что вполне могло быть, что автомат заклинило бы сразу, а не потом, когда мы уже выкопали могилы, хотя мне было приятно узнать, что я таки самый крутой и старательный.
— Автомат? Один автомат?!
— Ага, один на двоих. Их было двое. Совсем еще дети. И солдаты из них — никакие. В британской армии тебя перво-наперво учат, что оружие надо держать так, как будто ты собираешься им воспользоваться. То есть не надо опираться на автомат, если тебе вдруг захочется поковыряться в носу, потому что, как только ты опускаешь оружие, тебе конец.
— Ты их убил?
— Нет, я их не убивал. Но скажем так: старше они не стали. Я вообще никого не убивал. Хотя однажды такая возможность была. Я сидел дома, чистил свой дробовик. В то время в городе было не очень спокойно, постоянно кого-то грабили, и я подумал: вот будет прикол, если сейчас ко мне влезет грабитель. И вдруг окно открывается и влезает какой-то мужик. Полный идиотизм: я сижу за столом, меня хорошо видно с улицы, у меня дробовик — а этот придурок лезет в окно. Он даже не сразу меня заметил. И посмотрел на меня так сердито — как будто это я влез к нему в дом. У меня в руках дробовик, и я уже собирался нажать на курок, но меня что-то остановило. И дело тут не в каких-то моральных принципах и не в уважении к человеческой жизни… и я не боялся, что меня за него посадят, потому что таких, как он, надо отстреливать сразу, и так будет лучше для всех.
Просто я понял, что если сейчас перейти черту, то обратной дороги уже не будет. Может быть, я потом буду жалеть, что не прикончил его на месте, такого урода, но если я его застрелю, для меня это будет конец. Так что я заставил его раздеться до трусов и приковал его наручниками к забору на улице. Был январь. Было холодно, шел дождь. Он пробыл там четыре часа, пока я дозванивался в полицию. Вообще-то я думал продержать его у забора не больше часа, но ты сама знаешь, как это бывает: сначала в полиции вообще не берут трубку, а потом полдня едут на вызов.
— Это все из расстрельных историй? Или было еще?
— После этой поездки Лас-Вегас — Камбоджа я сказал себе: все, больше я за границу не езжу. Но мне предложили работу: провожать девочку в школу. Дочка той женщины, что меня наняла, была злостной прогульщицей, и я должен был сопровождать ее в школу, чтобы убедиться, что она дошла хотя бы дотуда. Работа спокойная, риска вообще никакого. Платят наличными. Девчонке одиннадцать лет. Школа — буквально за углом. Что тут может случиться? Все закончилось тем, что я оказался в Сомали.
— И как ты там оказался?
— Ты не поверишь. По сравнению с тем, как меня занесло в Камбоджу, это вообще напрямик, но ты все равно не поверишь.
Одли выводит катер в море.
И почти тут же видит «Универсального». К своему несказанному облегчению.
— А ты потом встречался с кем-нибудь из Югославии? Ну, из тех психопатов из твоего отряда? — спрашиваю я.
— Да.
— С Роберто?
— Нет. Не с Роберто. Вот уж с кем мне совсем неохота встречаться.
— С Настоящим Джоном?
— Ага. — Он произносит это «ага» таким тоном, чтобы у меня не возникло сомнений, что он не хочет об этом говорить. «Универсальный» как-то не приближается. — Блин. И сколько еще до него пилить? — Пару минут Одли едет молча, но потом все-таки разрождается: — Я много лет представлял себе, что я сделаю с Настоящим Джоном, если встречу его еще раз. Я его ненавидел. По-настоящему. Потому что, хотя мы с ним явно не были друзьями, он меня предал. Да, предал. Он мог бы выступить в мою защиту. Поднять палец вверх. Сделать хоть что-нибудь. Роберто, конечно, опасный и злобный псих, но надо отдать ему
