Филипп Испанский, властелин мира, перестал понимать, что в нем происходит. Он, христианнейший король, вынужден бездеятельно наблюдать, как чаши весов медленно и неудержимо начинают склоняться в пользу французского еретика. Смертельным холодом веяло от донесений, доставляемых в величественный дворец Эскуриал. Послы могли только с прискорбием сообщить, что план короля посадить инфанту на французский трон никогда не будет поддержан парламентом. Ни один чужеземный принц и ни одна чужеземная принцесса не могут быть возведены на французский престол, так как это противоречит салическому праву и потрясет самые основы французской монархии. Стоит Наварре переменить веру – а этого надо опасаться, – как Париж немедленно откроет перед ним ворота.
Приближалось лето 1593 года. Пока Сословное собрание Парижа от заседания к заседанию все больше раскалывалось на враждующие партии, Наварра обдумывал последствия смены вероисповедания, смертельного прыжка, как он сам это называл. Он советовался с прелатами по вопросам чистилища, отпущения грехов и иерархии ангелов. Его соратники начали опасаться будущего, но Генрих успокоил их одним ясным словом. Он, король французов – как католиков, так и протестантов, – не позволит разрезать себя на две части, и тот, кто думает иначе, скоро поймет это. Разум подсказывал ему, что делать дальше. Факты диктовали выбор пути. Католики, которые все еще поддерживали Генриха, ставя интересы королевства выше интересов веры, не будут вечно соблюдать верность отлученному от церкви еретику. Как только Парижский парламент объединится в вопросе о короле, Генрих проиграет. О его душевном здоровье заботилась Габриэль. Как говорят, тетка нашептала ей, что только Его Святейшество может расторгнуть брак короля. Между ею и престолом стояли Папа и ложная вера Генриха. Уговаривай его отступиться, шептала хитрая тетка в ухо прекрасной племянницы. Мольбы и слезы сделают все остальное.
25 июля 1593 года Наварра вошел в ворота Сен-Дени и явился к алтарю, где его принял окруженный любопытным народом архиепископ Буржа.
– Кто вы?
– Король.
– Что привело вас сюда?
– Я хочу вернуться в лоно католической апостольской Римской церкви.
После этого Генрих произнес традиционные слова символа веры.
Удар оказался удачным. Коронации больше ничто не препятствовало. Так как Реймс был в руках Лиги, короновать Генриха пришлось в Шартре. Нашелся и елей, подходящий для помазания. Были небольшие разногласия в слухах, приходивших из Испании. Поговаривали, что король Филипп заражен дурной болезнью. Этот позор лишил последнего ветра паруса испанцев, которые все еще сидели в Париже и во все горло требовали подкреплений. Среди народа все больше и больше усиливалось мнение, что лучше иметь королем своего, пусть и новообращенного соотечественника, чем отпрыска чужеземного фанатика- сифилитика.
Час пробил в марте 1594 года. Вступление в Париж было хорошо подготовлено. Король вступил в свою столицу ранним утром через Порт-Нев. Внезапность была настолько ошеломляющей, что практически никто не сумел оказать сопротивления. Двое ландскнехтов были убиты, их просто бросили в воду. Герцог де Фериа получил приказ до полудня построить свои войска и до пятнадцати часов вывести их из Парижа, в противном случае они будут вытеснены из города силой. Но деморализованные испанские оккупанты и не думали сопротивляться. Точно в назначенное время под проливным дождем испанцы покинули город через ворота Сен-Дени. Наварра наблюдал за их исходом, стоя на высокой арке ворот. Не раздалось ни одного выстрела. Чавканье сапог в грязи и скрип тележных колес составили шумовое оформление отступления. Великая держава с позором уходила прочь.
Испанцы были разбиты. Однако до мира было еще очень далеко. Лига раскололась, но не перестала существовать. Король, хотя и овладевший своей столицей, пока не получил папского отпущения грехов. Правда, военное счастье скоро улыбнулось Генриху. Был принужден к капитуляции Лион. За ним последовали Пуатье, Кемпе, Камбрэ, Амьен. Немного позже сдались Бове, Перонн, Дуллен и Сен-Мало. Генрих посчитал, что наступил момент для возвращения в Париж. На этот раз он вступил в него торжественно и официально, как подобает вступать властителю в столицу своего королевства. Вечером 15 сентября 1594 года при свете факелов он вошел в Париж в сопровождении аристократов, офицеров, королевских чиновников, немногочисленного военного отряда и массы праздных радостных зевак.
Это пышное зрелище значит для возлюбленной Генриха отнюдь не меньше, чем для самого короля, – ее несут впереди шествия в роскошном паланкине. Габриэль одета в свое любимое темно-зеленое платье из тяжелого бархата, от корсажа до подола усеянное жемчугом и драгоценными камнями, в которых, играя, отражаются огни факелов. Что происходит в душе этой женщины, вознесенной из провинциальных болот в столицу? Не прошло и четырех лет с тех пор, когда она, семнадцатилетняя девушка, влачила жалкое существование в замке Кевр в окружении славного, но потерявшего всякое значение и влияние семейства, и от скуки приказывала слугам давить мух, докучавших ей своим непрестанным жужжанием. И вот сегодня она возглавляет триумфальное шествие короля, отвоевавшего свою столицу и укротившего непобедимых испанцев.
Зрители в недоумении терли глаза. Кто эта женщина, въезжающая в их город как королева? Она, конечно, очень красива, но подобает ли католическому властителю во время официального вступления в столицу выставлять напоказ, словно дорогую куклу, свою разодетую в пух и прах содержанку? Папские шпионы, стоявшие в толпе, внимательно наблюдали за происходящим. Один из них – Бончани, – растолкав булочников и рыночных торговок, пробрался вперед, чтобы лучше разглядеть красавицу. Но пока сухопарый дипломат протискивался между дородными тушами зевак, паланкин пронесли мимо, и Бончани удалось увидеть только красиво причесанный затылок высокой дамы и ворот бархатного платья. Отступая в гущу толпы, папский шпион мысленно успел составить первые фразы донесения, которое он сегодня же вечером отправит в Рим, где с большим интересом следят за событиями в Париже.
Между тем Климент VIII, ставший Папой в 1592 году, доставлял королю гораздо больше хлопот, чем любовница. Папа оказался в затруднительном положении. Он, разумеется, прекрасно понимал политику, проводимую испанцами и Лигой, как и то, что только Франция могла служить серьезным противовесом габсбургскому спруту. Будь Наварра католическим союзником Рима в борьбе против могущественного Филиппа, Клименту удалось бы ослабить смертельные объятия спрута. Посланники Филиппа, вившиеся вокруг Папы, не жалели яда и желчи в адрес французского короля. Несколько лет назад – Климент слишком хорошо это помнил, – когда его предшественник Сикст V объявил о своем нейтралитете в отношении Франции, Филипп прислал в Рим графа Оливареса. Переговоры больше походили на свару и кончились ничем, а через несколько дней Папа слег от непонятной болезни и вскоре умер. Сегодня, пять лет спустя, положение Испании и Лиги еще больше ухудшилось, и Климент опасался прикасаться к еде во время трудных переговоров.
Правда, в такой же степени не доверял Папа и этому новообращенному, который меняет религии, как перчатки. Король отступился от своей веры, чтобы завоевать Париж, следовательно, его вера так же фальшива, как парики его слуг. Генрих Наваррский хочет получить отпущение грехов, чтобы устроить вечерю Антихристу. Но можно ли доверять Испании? Так же думают во Флоренции и Венеции. Без Франции
