помочь вам я не смогу. Я знаю только то, что известно всем.
Бонд с энтузиазмом воскликнул:
— Да ведь это как раз то, что мне нужно! Я же не высасываю сюжеты из пальца, а опираюсь на реальные факты, и мне просто не обойтись без слухов. Я имею в виду сплетни высокого пошиба. Как показывает опыт, они довольно точно отражают действительное положение вещей. Услышать добротную сплетню для писателя все равно что найти на улице бриллиант.
Девушка рассмеялась.
— Так вы говорите… бриллиант?
— Ну, как автор я не зарабатываю столько. Правда, я уже продал право на экранизацию своей будущей книги, и, если она окажется достаточно интересной, осмелюсь предположить, что у меня и в самом деле купят сценарий. — Он придвинулся к девушке и накрыл ладонью ее руку, лежащую на коленях. На этот раз она не отняла руки. — Вот именно, бриллиант. Скажем, бриллиантовая брошь от Ван Клифа. Идет?
Девушка убрала свою руку. Такси остановилось возле гостиницы. Взяв сумочку, лежавшую между ними на сиденье, она повернулась лицом к Бонду. Швейцар открыл дверцу машины, и ее глаза блеснули в свете уличных фонарей. Внимательно, без улыбки она изучала лицо Бонда, а затем сказала:
— Все мужчины — скоты, хотя в некоторых скотства чуть меньше, чем в остальных. Хорошо, мы встретимся, но не в ресторане. То, что я хочу рассказать вам, не для чужих ушей. В Венеции я буду каждый день загорать в Лидо. Но не на городском пляже. Я предпочитаю Альберони, где ваш поэт Байрон любил кататься верхом. Это на самой оконечности полуострова. Там в дюнах вы найдете меня послезавтра в три часа дня. Ориентир — желтый зонт. Под ним буду я. — Она улыбнулась. — Не забудьте постучать в зонтик и спросить фрейлейн Лизл Баум.
Они вышли из такси.
Спасибо, что заступились за меня в этом мерзком кабаке. — Лизл протянула ему руку. — Спокойной ночи.
Бонд ответил:
— Значит, послезавтра в три. До свидания.
Девушка повернулась и пошла вверх по стертым ступеням гостиницы. Проводив ее задумчивым взглядом, Бонд сел в такси и попросил отвезти его в «Националь». Откинувшись на сиденье, он рассеянно наблюдал, как неоновые огни за стеклом автомобиля сливаются в сплошную линию. И такси, и все события сегодняшнего вечера неслись со скоростью, не позволявшей чувствовать себя в безопасности. Но пока лишь такси находилось в его власти. Наклонившись вперед, Джеймс Бонд велел шоферу ехать помедленнее.
Из Рима в Венецию удобнее всего добираться поездом «Лагуна-экспресс», который отправляется ежедневно в полдень. Потратив большую часть утра на утомительный обмен радиошифровками с лондонским центром, Бонд едва не опоздал к поезду. Нарядные, современной обтекаемой формы вагоны экспресса снаружи выглядели гораздо комфортабельнее, чем оказались внутри. Кресла явно были рассчитаны на низкорослых итальянцев, а прислуга вагона-ресторана страдала тем же недугом, что поразил их собратьев в каждом из знаменитых поездов по всему миру — эпидемией нескрываемой ненависти к пассажирам и особенно к иностранцам. Бонд устроился в кресле рядом с проходом. За окном проносился рай земной, но его это мало трогало. От тряски вагона буквы так и норовили выпрыгнуть со страниц книги, которую он читал, а бокал кьянти на откидном столике стоял в непросыхающей луже постоянно расплескивающегося вина. Время от времени перекладывая свои длинные затекшие ноги, Бонд не уставал проклинать Ferrobie Italiane dello Stato.[12] Лишь в Местре он отложил книгу и выглянул в окно. Тонкая, абсолютно прямая стрела рельсов над водами лагуны словно рассекала офорт XVIII века, упираясь в Венецию. А затем — непроходящее потрясение вечной красотой, медленно убаюкивающее течение Гранд-канала навстречу кроваво-красному закату и апогей — «Дворец Гритти» с роскошным номером-люкс на втором этаже.
Позже вечером Джеймс Бонд самозабвенно сорил тысячелировыми банкнотами в «Валламброзе», у «Флориана» и, наконец, наверху в фешенебельном «Квадри», поддерживая репутацию преуспевающего литератора, умеющего погулять на широкую ногу. Все еще пребывая в состоянии эйфории, которую испытывает каждый приезжий в свой первый вечер в Венеции, какой бы важной и серьезной ни была цель ее посещения, Бонд вернулся в гостиницу и проспал восемь часов без сновидений.
Май и октябрь — лучшее время в Венеции. Солнце не такое жаркое, а ночи прохладные. Мягкие тона роскошных каменных декораций нежат глаз, раскаленные летом бесконечные булыжные мостовые и мраморные «терраццо» продуваются свежим ветерком. К тому же повсюду меньше людей. И хотя Венеция, пожалуй, единственный в мире город, способный переварить сотню тысяч приезжих так же легко, как тысячу, всасывая их лабиринтами улиц, концентрируя на площадях и плотно пакуя на палубах vaporetti,[13] — все же гораздо приятнее делить Венецию с минимальным количеством организованных туристов и «Lederhosen».[14]
Утро следующего дня Джеймс Бонд провел в городе, проверяя, нет ли за ним слежки. Он петлял переулками, пару раз зашел в церкви, где интересовался не великолепным внутренним убранством, а теми, кто заходил следом за ним через главный вход, в то время как он исчезал через боковой. «Хвоста» не было. Бонд зашел к «Флориану», где позавтракал по-американски, вполуха слушая парочку французских снобов, озабоченных отсутствием равновесия в архитектуре фасада площади Святого Марка. Затем, повинуясь импульсу, он послал открытку своей секретарше, которая при короле Георге съездила по турпутевке в Венецию и с тех пор не давала Бонду забыть об этом знаменательном событии. В открытке он написал: «Венеция восхитительна! Успел осмотреть железнодорожный вокзал и фондовую биржу — весьма эстетическое зрелище. Сегодня планирую познакомиться с устройством городской канализации, а вечером пойду в кинотеатр „Скала“ на старушку Брижит Бардо. Известна ли вам мелодия „О Соле Мио“? Оч. романтична, как и все остальное здесь. Дж. Б.».
Довольный своим вдохновением, Бонд раньше обычного съел второй завтрак и вернулся в гостиницу. Заперев дверь номера, он снял пиджак и надел на плечо кобуру с «вальтером ППК». Опустив предохранитель, он пару раз потренировался, быстро выхватывая пистолет. Затем сунул «вальтер» обратно в кобуру и застегнул ее. Пора было идти. Он спустился на пристань рядом с гостиницей и сел в vaporetto, отходящий в двенадцать сорок на Альберони. Пароходик отчалил и заскользил по зеркалу лагуны. Бонд опустился на скамью в носу судна и задумался о том, что его ждет.
Причал в Альберони на венецианской стороне полуострова Лидо от Bagni Alberoni[15] на адриатическом берегу отделяет выжженный солнцем пыльный перешеек шириной полмили. Это был странный пустынный мир — западная оконечность знаменитого полуострова. Всего лишь милей восточнее от перешейка выдохлась экспансия застройки Лидо недвижимостью, оставив следы агонии строительного бума — некогда роскошные виллы с осыпавшейся штукатуркой и котлованы несостоявшихся строек. А здесь не было ничего, кроме маленькой рыбацкой деревушки Альберони, студенческого летнего лагеря, брошенной опытной станции итальянского флота, нескольких уже оплывших и заросших сорняками орудийных двориков, оставшихся с войны. В центре узкого языка суши вокруг руин древней крепости вились коричневые ухабистые дорожки гольф-клуба «Golf du Lido». Редко кто приезжает в Венецию играть в гольф, и только благодаря снобистским претензиям больших отелей в Лидо клуб не захирел окончательно. Высокие проволочные заборы с угрожающими надписями «Prohibitos» и «Vietatos»[16] вокруг владений гольф-клуба скорее напоминали ограду какого-то сверхсекретного объекта. Проволочный анклав располагался среди поросших чахлым кустарником песчаных холмов, до сих пор не расчищенных от мин. То тут, то там виднелась ржавая колючая проволока с табличками «Minas, Pericole di Morte»,[17] украшенными аляповатым трафаретным черепом и скрещенными костями. Унылый фантасмагорический пейзаж находился в разительном контрасте с праздничным карнавальным миром Венеции всего лишь в часе езды отсюда.
К концу полумильной прогулки через перешеек Джеймс Бонд слегка вспотел. Он остановился в тени последней акации у дороги, чтобы остыть и определить дальнейший курс. Прямо перед ним возвышалась рахитичная деревянная арка с выгоревшей бледно-голубой надписью: «Bagni Alberoni». По обе стороны от нее тянулись ряды обветшалых фанерных кабинок. За ними простиралась песчаная полоса пляжа шириной ярдов сто, а далее — голубое зеркало моря. На пляже не было видно ни души, и Бонд уже решил, что он
