Глава двенадцатая
Аплодисменты грянули с такой силой, что Ксавьере показалось, будто тяжелая, незримая рука вдавила ее в кресло; она чувствовала себя выжатой, как лимон. Сенатор Ролингс вскочил с места и заработал молотком. Однако и этот грохот, и гром аплодисментов перекрывались доносившимся с улицы скандированием.
Полчаса назад Уорд вышел посмотреть, что там такое, а вернувшись, нацарапал несколько слов на клочке бумаги и подсунул его Ксавьере. Студенты, с которыми она вчера разговаривала, все же решили провести акцию протеста и вместе со своими сторонниками вышли на демонстрацию. Некоторые из них просочились в здание, в зал, где проходили слушания. Они заполнили вакантные места, столпились в проходе и вдоль стен и горячо аплодировали Ксавьере. Она испытывала к ним огромную признательность, но еще сильнее была навалившаяся на нее свинцовая усталость. Сейчас ей хотелось одного – скорее развязаться с этим делом и вернуться домой.
Аплодисменты начали понемногу стихать, но тем слышнее стали грохот молотка и то, как демонстранты за стенами здания выкрикивали: «Ксавьера! Ксавьера! Да здравствует Ксавьера!» Уорд придвинул к себе микрофон.
– Я хотел бы кое-что добавить к сказанному. Общеизвестно, что «рэмрод» опередил по популярности все прочие модели. Растет число молодых людей, пожелавших иметь не одну, а по две-три машины.
Зрители помоложе воодушевились. Возгласы: «Рэмрод!», «Рэмрод!», «Да здравствует «Рэмрод!» – слились с другими выкриками и свистом. Сенатор Ролингс надрывался во всю, но его голос тонул в этих возгласах и аплодисментах.
Когда, достигнув кульминации, они начали стихать, стало слышно, как он орет на Уорда:
– …неоднократные предупреждения на этот счет. Впредь я не собираюсь их делать! Еще одна подобная выходка – и я обвиню вас в неуважении к законно избранной власти!
Уорд откашлялся.
– Сенатор, я прошу прощения, если…
– Нет! – завопил тот. – Я не нуждаюсь в комментариях! Не смейте открывать рот, пока к вам не обратятся члены подкомитета!
Его глаза полыхнули зловещим огнем, и он перенес свой гнев на Ксавьеру:
– Этот последний эпизод лишний раз свидетельствует об отсутствии у вас каких бы то ни было представлений о морали.
Ксавьера почувствовала, как в ней закипает ярость.
– Морали, сенатор? – выпалила она. – И это говорит один из шайки вымогателей, которая на целую треть взвинтила налоги, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь за счет налогоплательщиков! – Уорд тронул ее за рукав, но Ксавьера вырвалась и повысила голос, чтобы перекричать растущий шум в зале: – Нет уж, пусть кто-нибудь другой, а не члены конгресса читают мне лекции о морали!
Сенатор Ролингс переглянулся с Питерсдорфом. Тот многозначительно кивнул. Председательствующий поднял свой молоток.
– Я обвиняю вас в неуважении к конгрессу! Стража, уведите свидетельницу, и пусть ее содержат в камере предварительного заключения вплоть до начала следствия по этому делу.
Новый взрыв потряс стены зала заседаний. Фотографы с операторами телевидения развернули бешенную деятельность. Уорд вскочил с места и что-то кричал сенатору Ролингсу, но тот не обращал на него внимания. В его взоре, прикованном к Ксавьере, читалось торжество. Мисс Гудбоди смотрела на нее полными страха глазами, зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Члены подкомитета и советник Питерсдорф оставались внешне бесстрастными.
Двое конвоиров взяли Ксавьеру под руки. Еще несколько охранников стали прокладывать путь в толпе. Студенты на улице продолжали скандировать. Ксавьера ухитрилась завладеть микрофоном и крикнула сенатору Ролингсу:
– Вы даже представить себе не можете степени моего презрения к вам! И степени презрения всей страны – если бы вы отважились открыть глаза и вынуть из ушей вату!
Ее оттащили от микрофона. Ксавьера гневно вырвалась. Тогда к ней подошел Уорд и ласково коснулся ее руки.
– Послушай меня, Ксавьера, черт с ними! Что бы ты сейчас не сказала или не сделала, – это обернется против тебя. Потерпи немного, скоро я предъявлю им постановление о незаконности твоего ареста. – Ему и самому с трудом удавалось сдерживаться.
Ксавьера помедлила и взяла со стола сумочку. Стража провела ее к служебному выходу. Ксавьера шла сама. Возле двери она обернулась и помахала рукой. В ответ грянул шквал аплодисментов. Ксавьера поискала глазами мать и улыбнулась ей. Внезапно у нее возникло ощущение, будто в зале чего-то не хватает. Наконец она поняла, в чем дело, – кресло человека в темных очках пустовало.
Они быстро прошли по коридору и вышли на улицу. Здесь поджидал правительственный лимузин. Казалось, все было подготовлено заранее. Задним числом Ксавьера вспомнила, что в этот день в зале было особенно много полицейских.
Они сели на заднее сиденье: Ксавьера и – по обеим сторонам от нее – оба ее конвоира. Машина тотчас рванула с места. Демонстранты все еще выкрикивали ее имя. Всю дорогу в ушах у Ксавьеры стоял рев толпы, собравшейся в ее поддержку.
Один из охранников вынул из кармана черную повязку, и Ксавьере на мгновение стало страшно.
– Что это? Куда вы меня везете? Почему хотите завязать мне глаза?
– Не волнуйтесь, пожалуйста. Если вы не будете сопротивляться, вам не причинят никакого зла.
– Черт побери, я хочу знать, куда меня везут! В руках у конвоира появился шприц.
– Неужели я должен пустить это в ход? Ксавьера мигом утихомирилась.
