– Нет! Нет! Вы не понимаете! Я больше не могу! Скажите, что мне делать? О, скажите мне, мисс Холландер!
Она соболезнующе улыбнулась и, склонившись, погладила его по голове.
– Ну-ну, не раскисайте. Будет еще у вас другой подкомитет. Не дайте этому сломать себя.
– Я не о том, мисс Холландер. – Он захлебывался, давился словами, по щекам градом катились слезы, челюсть вздрагивала. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Я больше не могу носить в себе этот позор!
Ксавьера понимающе улыбнулась и потрепала его по плечу.
– Ах, вот в чем дело. Ты мучаешься, глупыш, и некому дать тебе совет?
– Да! Да! Да!
Ксавьера наклонилась еще ниже и поцеловала его в лоб.
– Бедняжка! В любом случае – сделай это! Дай себе волю! Борись за свои права… э… личности! Сделай это!
Губы Питерсдорфа тронула неуверенная улыбка, и он принялся лихорадочно вытирать слезы.
– Вы в самом деле так считаете?
– Ну конечно же! Сделай это, малыш! Питерсдорф издал радостный визг, вскочил и рванул к выходу. Ксавьера проводила его почти материнской улыбкой. Тем времени репортеры продолжали терзать Линду расспросами о высших должностных лицах, и она выложила все!
– Ну, это же всем известно. Его так и прозвали – «фунт печенки». Вы представляете, они даже держали в штате специального сотрудника, чьей единственной обязанностью было четырежды в день наведываться на рынок за фунтом свежей печенки.
Зрители смяли полицейский кордон и, связав стражей порядка их же собственными ремнями, побросали их штабелями в угол. Телевизионщики орали на демонстрантов, путавшихся в проводах.
Сенатор Ролингс сел, положил голову на руки и беззвучно плакал. Мисс Гудбоди непринужденно болтала с одним из сенаторов; в конце концов тот обнял ее за талию и повел к служебному выходу. За ними потянулись остальные члены подкомитета. Мать Ксавьеры с трудом протиснулась к дочери и стиснула ее в объятиях.
Шум в зале начал понемногу стихать. Одни устали и присели отдохнуть, другие вспомнили о других слушаниях, проходящих в этом здании, а демонстранты, убедившись в том, что конфликт исчерпан, собрались в кучку, чтобы выработать дальнейший план действий и развернуть другие лозунги. Репортеры спешили обработать полученную информацию; их место занимали только что прибывшие, и Линде приходилось вновь и вновь распространяться о своих злоключениях.
Ксавьера также держала отчет – перед матерью и Уордом.
Зал потихоньку пустел. Вот уже и мать Ксавьеры вспомнила об очередной распродаже. Уорд с Ксавьерой двинулись в противоположном направлении.
Поскольку репортеры разобрали все такси, они отправились в отель пешком, рука об руку. У Ксавьеры словно камень свалился с души.
Солнце светило ярче, воздух казался свежее, а прохожие – дружелюбнее.
На перекрестке собралась небольшая толпа, и они подошли посмотреть, что там такое. Их взорам открылось незабываемое зрелище: советник Питерсдорф, в розовом неглиже и с боа из перьев, вихляющей походкой разгуливал по тротуару. За ним следовали двое полицейских с угрюмыми лицами, а он слегка поигрывал кончиком боа и отчаянно флиртовал с ними.
– Я не уверен, что ты дала ему правильный совет, – вздохнул Уорд.
– Это первоначальное опьянение свободой. Оно скоро пройдет.
Ксавьера вспомнила о магическом устройстве и, вынув из кармана, посмотрела через него на Уорда. Потом водворила приборчик на место и крепче прижалась к своему спутнику.
– Давай-ка поспешим в отель.
– Согласен. А что это у тебя? Увеличительное стекло?
– Надеюсь, что нет.
– Не понял?
– Так, ничего. Идем скорее!
