Так и шло. Летали зонды. Цифровые снимки загружались на мозаичную карту форм ландшафта вместе с образцами почвы и растительности. (Сунг мечтал запустить спутник на низкую орбиту.) Ночью они рассеяли вокруг города невидимые уши и собирали урожай вавилонского столпотворения звуков, в которых Разум вычленял систему и отдельные повторы. (Разум уже выдал заключение, что используются два языка, и углубился в размышления над ними.) Мизиру приходилось пока удовлетворяться теми образцами, что попадались в окрестностях. «Высокогорные виды, — ворчал он. — Насколько они представительны для побережья и дельты?» Клаус обнаружил железную дорогу, уходящую с дальней окраины города. «Надо же им как-то завозить уголь, — пошутил он, — а на мулах было бы неудобно». Они использовали паровые двигатели с шарообразными котлами.
Баширу хотелось дать миру название.
Старики — Хасан, Сунг и Мизир — редко утруждали себя такими вопросами. Рано или поздно планета заговорит и откроет свое имя. До тех пор Хасан предпочел бы называть ее просто «Мир». Однако когда на седьмой день во время очередного совещания Башир поднял эту тему, Хасан не стал вмешиваться.
Они развалились на подушках, ели финики и сыр. Янс Дарби, как и Башир, недавний выпускник Школы Врат, подбрасывал кусочки еды странным зверькам, приманивая их к себе, пока его не выбранила за это Иман. То, что угощение несъедобно, не помешает животным его проглотить, а кто знает, что из этого выйдет? Сунг расположился чуть поодаль, на высоком сиденье у стола с распечаткой карты, и вместе с Клаусом и Ладаван прослеживал географию и дорожную сеть по световой карте. Призрачная сфера плавала в воздухе над проектором: вся черная, неизвестная, кроме светящейся точки их лагеря, — и они еще не знали, правильно ли ее расположили.
Хасан вышел из шатра и остановился под незнакомыми, далекими звездами. Он держал в руке чашку нектара и рассматривал голограмму экологии местной фауны на дисплее, прослеживая пищевые цепочки, почти наугад выведенные Мизиром. «Как странно, — думал он, — и как похоже». Бог — гончар, а природа — резец в Его руке. Повсюду, где возникает жизнь, Он придает ей единые формы. И здесь тоже одни существа напоминали мышей, а другие — ястребов, хотя в деталях они сильно отличались от земных. Прежде всего, у мышей было по шесть ног — особенность, на много часов занявшая внимание Мизира, — а у ястреба когти располагались на лапах и на концах крыльев, скрываясь под покровом перьев.
Иман закончила изображение разумного существа и поставила его у входа в шатер. Никто не знал, мужчина это или женщина и уместно ли здесь подобное разделение. Манекен был выше человеческого роста и в покое принимал странную форму синусоиды, напоминая поднявшуюся для броска кобру. Тело с двусторонней симметрией, однако с двумя парами рук и двумя ногами. Большие руки росли из середины тела; манипуляторы меньшего размера располагались выше. Одна пара заканчивалась когтями, другая — щупальцами. На ступнях тоже были когти, но более тупые. Мизир считал, что предки местных жителей тоже были шестиногими, подобно множеству существ, шнырявших по лугу, и что большие руки развились из средней пары ног.
— Грызуны, — приговаривал он, располагая их изображение на своей схеме, — или потомки грызунов.
— Однако у твоих «грызунов» имеется инстинкт защиты участка, — сказала ему тогда Иман, — а грызунам это несвойственно.
— Во Вселенной все одинаково, — философски заметил Мизир, — однако и различно тоже.
На верхней части тела находился орган, напоминающий мяч для регби, расположенный как для бокового удара. Кожа была гладкой, без волос и перьев, зато с маленькими пластинками-лепестками, будто строитель выложил крышу черепицей. Окраска кожи была темно-лазурной, как чистое небо над пустыней, с более темными пятнами на спине. В толпе на улицах Мизир высмотрел и других — более высоких и стройных, с кожей цвета кобальта, — те, по его мнению, могли развиться в тропических областях.
Мир был богатым. Разнообразным. Здесь было много рас, много языков. Были альпийские луга, травянистые плато и заросли в дельтах рек. Сколько эпох он просуществовал? Что скрывал за горизонтом? Они сумели ухватиться за самый краешек. Они никогда не узнают его истории, вряд ли разберутся в его культуре. Город под ними — черный от копоти, бурлящий жизнью — это вершина цивилизации или застойная заводь технологии и культуры? Позднее они разошлют зонды в дальние разведывательные полеты, но и тогда лишь поскребут по поверхности. «Люди придут сюда на годы, — размышлял Хасан, — быть может, на поколения. Но и тогда узнают лишь немногое».
У существа на модели не было лица.
Были усики, в которых Мизир признал органы осязания; были желатиновые лужицы, напоминающие глаза. Были отверстия, в которые, как заметили исследователи, аборигены ложками закладывали пищу. Но все они не складывались в лицо. По правде сказать, рот помещался на туловище. Усики колебались над мячом для регби, как антенны. Заполненные желатином впадины безо всякой симметрии распределялись вокруг «головы», но были и другие ямки, с виду пустые, и большая дугообразная впадина на месте, где у человека располагается рот, хотя это отверстие не было ртом.
— Они в самом деле красивы, — сказала Иман.
Она вышла к Хасану, пока остальные шумно обсуждали название планеты. Хасан кивнул, не соглашаясь, а показывая, что слушает. Его взгляду аборигены представлялись жуткими, неестественно изогнутыми и рябыми, как после оспы. Но это оттого, что взгляд его искал симметрии, которой здесь не было.
— Возможно, и красивы, хотя несколько отличаются от жизненных форм, которые Мизир обнаружил здесь, наверху, — сказал он. — Я думаю, они пришлые. Этот твой народ пришел откуда-то еще. Может быть, из-за океана.
— Может быть, — признала она. — Сунг говорит, вся прибрежная равнина не принадлежала этому континенту, и от ее столкновения с материковой сушей возникли Туманные горы.
— Я все пытаюсь увидеть лица, — сказал он ей. — Знаю, что их нет, но сознание упорно рисует ноздри и уши. Кажется, будто они мне улыбаются.
— Матрица распознавания, — кивнула Иман. — Человек может увидеть лик Исы, хвала ему, в картофелине, или шайтана в клубах дыма.
— Меня это беспокоит. Мы должны видеть этих людей, как они есть, а не такими, какими их считаем.
— В Мире Конканона было проще, — сказала она. — Там аборигены походили на цветы.
— Неужели?
— Немножко. Они летали.
— А…
— Выбрасывали пар из концов стеблей. Передвигались короткими скачками. Но в цветке мы не ищем лица.
— А вот я всегда путал тебя с лилией.
Иман отвернулась от него, притворяясь, что заинтересовалась спором в шатре.
— Ты не хочешь назвать его Миром Маклуфа? Глава команды имеет право…
Хасан покачал головой:
— Я как-то встречался с Конканоном. У него самолюбия хватит на целый мир. Я не так тщеславен. Как, по-твоему, нам его назвать?
Иман поджала губы, поправила хиджаб под подбородком. Лицо ее было бледным кругом в окружении клетчатой красно-белой материи — такие платки носят в долине Иордана.
— Надо узнать, как называют его аборигены на своем языке.
Хасан рассмеялся:
— Наверняка «Мир», и скорее всего, на сотне языков, причем большую часть этих языков мы и не услышим никогда.
— Шангри-ла![5] — донесся из шатра громкий голос Башира, и Хасан обернулся к нему.
Янс хлопнул в ладоши:
— Превосходно. Это и впрямь настоящий рай.
Клаус медленно кивнул, и его поддержали Ладаван и Халид, привратник. Сунг промолчал, глядя на
