– Где их мать? – кричала другая, с ненавистью глядя на дерущихся мальчишек.
Еще четверо – и на сегодня все. Для Дорин у меня приготовлена целая программа: ресторан, а потом модное шоу на Бродвее; билеты помог заказать знакомый продюсер. Завтра я отдыхаю, так что времени хватит на экскурсию к Статуе Свободы, ленч в «Ла коте баск» и поход по магазинам на Мэдисон-авеню. Очень хочется доставить маме удовольствие и показать, что у меня все в порядке. Пусть она мною гордится!
– Так-так-так, – проговорила Дорин, когда мы наконец вышли из салона. – Так-так-так…
Она по привычке отбросила назад волосы, но после того, как ее постригли, отбрасывать стало почти нечего. Мы свернули на Мэдисон-авеню, где магазины уже закрывались. На улице совсем темно. Брр, еще не привыкла к зимнему времени.
– И так каждый день? – спросила мама.
– Почти.
– Невероятно!
– Ну, сегодня посетителей чуть больше обычного. Праздники и все такое…
– А кто та женщина?
– Которая из них?
– С длинными пегими волосами и…
– Скорее всего Клаудиа Джи.
– Она знаменита?
Мы стояли у светофора на углу Шестьдесят третьей и Мэдисон.
– Они все знамениты.
Дорин покачала головой. Я никак не могла привыкнуть к ее новому облику. Зачем только ее постригли! Теперь она похожа не на мою маму, а на чужую женщину из тех, что останавливаются в «Брегдорфе», перекусывают в «Ла гулю», а потом идут в «Жан-Люк». У таких фамильные особняки с экономкой и дюжина кашемировых одеял для потенциальных гостей.
Дорин перехватила мой взгляд.
– Слушай, тебе ведь не нравится в «Жан-Люке».
– Это отличное место, – вяло отбилась я, лихорадочно подыскивая более убедительный ответ. – Здорово тебя уложили!
Дорин улыбнулась:
– Кстати, как его зовут? Того красивого итальянца, что делал укладку?
– Массимо.
– Точно, Массимо. Мне он очень понравился.
– Он просто чудо и, по-моему, самый талантливый стилист салона.
– Да, он талантливый, вы все талантливые, – проговорила Дорин, но прозвучало как-то странно. Для нее понятия «парикмахер» и «талант» несопоставимы. Талантливым может быть пианист, скульптор, математик, а стрижка – это так, ремесло. Мы в «Жан-Люке» считали иначе: стрижка – это искусство, иначе разве стали бы клиенты тратить на нас такие деньги? – Он такой… робкий, – проговорила мама и выдержала многозначительную паузу. – Наверное, он…
– Кто?
– Сама знаешь!
– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?
Мама кивнула:
– Думаю, да, и не он один.
Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!
– Ну и как тебе?
– Что?
– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.
Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.
– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.
– Что? – не вытерпела я.
– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!
Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.
– Что терплю?
