должно возбудить больше негодования. Потом стали проводить другую параллель — между Ламорисьером и Кавеньяком,[176] причем г-н Дамбрёз превозносил Кавеньяка, а Нонанкур — Ламорисьера. Никто из присутствующих, кроме Арну, не мог видеть их в деле. Тем не менее каждый высказывал об их действиях безапелляционное суждение. Лишь Фредерик отказался судить, сознавшись в том, что не брался за оружие. Дипломат и г-н Дамбрёз в знак одобрения кивнули ему головой. Ведь, в самом деле, сражаться с восставшими значило защищать республику. Исход борьбы, хоть и благоприятный, укреплял ее, и вот теперь, когда удалось разделаться с побежденными, хотелось избавиться и от победителей.
Едва выйдя в сад, г-жа Дамбрёз отвела Сизи в сторону и пожурила за неловкость; завидя Мартинона, она отпустила Сизи и пожелала узнать у своего будущего племянника причину, почему он издевался над виконтом.
— Да без всякой причины.
— Так все это — чтобы возвеличить г-на Моро! Какая же цель?
— Никакой. Фредерик — славный малый. Он мне очень нравится.
— И мне тоже! Пусть подойдет! Позовите его!
После двух-трех банальных фраз она начала слегка высмеивать своих гостей, тем самым ставя его выше остальных. Он не преминул покритиковать прочих дам — удачный способ говорить комплименты. Она же время от времени оставляла его — день был приемный, приезжали гости; потом она возвращалась на свое место, кресла их случайно были так расположены, что никто не услышал бы их беседы.
Она казалась то игривой, то серьезной, то меланхоличной, то рассудительной. Злободневные интересы мало значат для нее; есть целый мир чувств, менее быстротечных. Она жаловалась на поэтов, которые искажают действительность, потом подняла глаза к небу и спросила у Фредерика название одной из звезд.
На деревья повесили несколько китайских фонариков; ветер раскачивал их, цветные лучи дрожали на ее белом платье. Она по обыкновению немного откинулась в кресле, положив ноги на скамеечку; был виден носок ее черного атласного башмачка; порой г-же Дамбрёз случалось громче сказать какое-нибудь слово, даже рассмеяться.
Это кокетство не задевало Мартинона, занятого Сесиль, но оно терзало маленькую Рокк, которая беседовала с г-жой Арну. Луизе показалось, что только в обхождении г-жи Арну нет ничего пренебрежительного, в отличие от прочих дам. Она подошла и села рядом с ней; потом, уступая потребности поделиться своими чувствами, сказала:
— Правда, Фредерик Моро хорошо говорит?
— Вы с ним знакомы?
— О, давно! Мы с ним соседи. Он играл со мной, когда я была совсем маленькая.
Г-жа Арну пристально посмотрела на нее, и взгляд ее означал: «Надеюсь, вы не влюблены в него?»
Взгляд девушки без всякого смущения отвечал: «Влюблена!»
— Значит, вы часто с ним видитесь?
— О, нет! Только когда он приезжает к своей матери. Вот уже десять месяцев, как его нет! А ведь он обещал, что вернется скорее.
— Не надо слишком верить обещаниям мужчин, дитя мое.
— Но меня-то он не обманывал!
— Так же, как и других!
Луиза вздрогнула: «Неужели же он, чего доброго, и этой что-нибудь обещал?» И лицо ее исказили подозрение и злоба.
Г-жа Арну почти испугалась; она хотела бы вернуть свои слова. Обе замолчали.
Фредерик сидел напротив, на складном стуле, и они глядели на него, одна — соблюдая приличия, только глазами, другая же — совершенно не стесняясь, разинув рот, так что г-жа Дамбрёз сказала ему:
— Да повернитесь же, дайте ей посмотреть на вас!
— О ком это вы?
— О дочери господина Рокка!
И она стала вышучивать его, дразнила любовью юной провинциалки. Он защищался, стараясь смеяться:
— Мыслимо ли это? Помилуйте! Такой урод!
Однако все это бесконечно тешило его тщеславие. Ему вспомнился другой вечер в этом доме, унижение, которое он переживал, уходя отсюда, — и он дышал полной грудью; он чувствовал себя в своей настоящей сфере, почти как дома, будто все это, в том числе и особняк г-на Дамбрёза, принадлежало ему. Дамы, сидя полукругом, слушали его, а он, желая блеснуть, высказался за восстановление развода, который следовало бы облегчить настолько, чтобы можно было сходиться и расходиться до бесконечности, сколько душе угодно. Одни возражали, другие перешептывались; в полумраке, у стены, обвитой кирказоном, слышались отрывистые возгласы; это было какое-то веселое кудахтанье; а он развивал свою теорию с той уверенностью, какую придает сознание успеха. Лакей принес в крытую аллею поднос с мороженым. Подошли мужчины. Говорили они об арестах.
Тут Фредерик, в отместку виконту, стал уверять его, что, пожалуй, его станут преследовать как легитимиста. Виконт возражал, что не выходил из своей комнаты; противник его не скупился на зловещие предостережения; это смешило даже г-на Дамбрёза и г-на Гремонвиля. Затем они наговорили комплиментов Фредерику, хотя и пожалели, что он не применяет своих способностей в защиту порядка; и они дружески жали ему руку, — отныне он может рассчитывать на них. Наконец, когда все уже расходились, виконт очень низко поклонился Сесиль:
— Сударыня, честь имею пожелать вам спокойной ночи!
Она сухо ответила ему:
— Спокойной ночи!
А Мартинону улыбнулась.
Дядюшка Рокк, желая продолжить беседу с Арну, предложил проводить его «вместе с супругою», — ведь им было по дороге. Луиза и Фредерик шли впереди. Она схватила его под руку, а когда они оказались на некотором расстоянии от прочих, промолвила:
— Ах, наконец-то, наконец-то! И страдала же я весь вечер! Какие эти женщины злые! Какие надменные!
Он взял их под свою защиту.
— Во-первых, ты мог бы подойти ко мне с самого начала, ведь мы целый год не видались!
— Не целый год, — сказал Фредерик, довольный тем, что поймал ее на этой подробности, и надеясь обойти все остальное.
— Хотя бы и так! Время тянулось так медленно! Но тут, на этом ужасном обеде, можно было подумать, что ты меня стыдишься! Ах, понимаю, я не могу нравиться так, как они.
— Ты ошибаешься, — сказал Фредерик.
— Правда?! Клянись мне, что ни в кого из них не влюблен!
Он поклялся.
— И любишь меня одну?
— Ну, еще бы!
Это уверение возвратило ей веселость. Ей теперь хотелось заблудиться на этих улицах, чтобы всю ночь гулять с ним.
— Я там так мучилась! Только и речи было, что о баррикадах! Мне все мерещилось, что ты падаешь навзничь, весь в крови! Твоя мать лежала в постели, у ней ревматизм. Она ничего не знала. Мне приходилось молчать! Я не выдержала! Взяла с собой Катерину…
И она рассказала ему о своем отъезде, о путешествии и о том, как налгала отцу.
— Через два дня он повезет меня домой. Приходи завтра вечером, как бы невзначай, и воспользуйся случаем, поговори с отцом, посватайся.
Фредерик никогда еще не был так далек от мысли о браке. К тому же м-ль Рокк казалась ему созданьицем довольно смешным. Какая разница между нею и женщиной вроде г-жи Дамбрёз! Совсем иная
