– Ну, мамуля, огромное тебе спасибо! – отозвалась она из-за перегородки. – Больше никогда в жизни у тебя ничего не попрошу!
– Хорошо бы, – буркнула Тотт себе под нос.
Пусть Норма и гнала от себя подобные мысли, но Тотт, разумеется, права. После терактов 11 сентября жизнь перевернулась. Даже в крошечном городке Элмвуд-Спрингс жители будто с ума посходили от ужаса. Вербена вбила в голову, что семья Хинь-До, хозяева небольшого рынка на углу, – на самом деле террористы из подпольной шайки. «Они не арабы, Вербена, а вьетнамцы», – объясняла Норма. А Вербене хоть кол на голове теши. «Неважно, – твердила она, – от них всего можно ожидать».
Большинство горожан лишь сокрушались, что их детям и внукам выпало жить в таком неспокойном мире, а для Нормы, Мэкки и их сверстников – тех, кто родился и вырос в сороковых-пятидесятых, – перемены были просто ошеломляющими. Теперь совсем не то что в прежние времена, когда никто ничего не боялся, а о Ближнем Востоке знали по рождественским открыткам с яркой звездой над мирными яслями, а не по страшным сводкам новостей. Норма решила: с нее хватит. Вот уже три года она не включает новостей и не читает газет. Теперь она смотрит только канал «Дом и сад» и «Лавку древностей» на Пи-би- эс, прячет голову в песок и ждет, что все само наладится.
Минут через сорок, когда Норма высушила волосы под феном, Тотт продолжила начатый разговор:
– Ты меня знаешь, Норма, я всегда стараюсь не унывать, но чем дальше, это тем труднее. Говорят, цивилизация наша обречена, ей конец.
– Кто говорит? – вскинулась Норма.
– Да все! – Тотт сняла с волос Нормы сетку. – Нострадамус, Си-эн-эн, газеты. Если им верить, нас не сегодня-завтра сотрут с лица земли.
– Боже мой, Тотт, к чему слушать всякую чепуху? Нас просто пугают.
– Знаешь, Норма, Вербена говорит, в Библии сказано про конец света, и он, похоже, не за горами.
– Ах, Тотт, сколько лет на свете живу – все трубят про конец света, а он до сих пор не настал.
– Пока, – уточнила Тотт, снимая с Нормы бигуди. – Но однажды настанет. Вербена говорит, все приметы налицо. Землетрясения, ураганы, наводнения, пожары, а теперь еще и птичий грипп – вот тебе и мор, и казни.
Норме стало трудно дышать; вспомнив упражнение «Заменяйте дурные мысли хорошими», она возразила:
– Людям свойственно ошибаться. Ведь когда появился рок-н-ролл, все твердили, что хуже уже не бывает, – а оказалось, бывает!
– Куда уж хуже! Но если я не успею до конца света выйти на пенсию, то страх как разозлюсь: столько лет мечтала дожить до пенсии – и вот те на!.. Нет в жизни справедливости, верно? А ты не боишься конца света? – Тотт взялась за расческу.
– Боюсь, конечно, – ответила Норма. – Жаль, если он настанет именно сейчас, когда у людей появилась наконец хоть капля хорошего вкуса. Загляни в нашу скобяную лавку или в магазин керамики, там такие милые вещицы продаются, и совсем недорого. Я просто гоню дурные мысли.
– И правильно, – отозвалась Тотт. – Что в них толку? Вот Вербена ничуточки не боится. Надеется перед самым концом света исчезнуть. А мы, дескать, все здесь сгорим дотла. Сказала, что если вдруг не придет ко мне на стрижку – значит, вознеслась на небо. А я в ответ: «Ну спасибо, Вербена, будь ты и вправду доброй христианкой, взяла бы и меня с собой в рай, а не оставила бы здесь жариться».
– А она?
– Молчок.
– Что ж, Тотт, нравится ей так думать – пускай думает. Я больше не пытаюсь понять, зачем люди верят во всякую чепуху. Взять хотя бы террористов-смертников: взрывают сами себя и не сомневаются, что на том свете их ждут семьдесят райских дев и все такое прочее.
– То-то удивятся, когда очнутся и поймут, что просто-напросто померли, ни за грош пропали! Как там поется в песне у Пегги Ли, «Вот и все»?
– Да, но вот беда, никто же не знает, есть жизнь после смерти или нет, – сказала Норма.
Тотт замерла с расческой в руке.
– Господи, да лучше б ничего не было, я и земной жизнью сыта по горло. Хочу уснуть – и больше ничего.
– Ну что ты говоришь, Тотт! А вдруг ты на том свете снова встретишься с родными?
– Нет уж, дудки, мне и на этом свете их видеть не хотелось. – Тотт взяла флакон лака для волос и начала яростно поливать волосы Нормы. – Я хочу знать, для чего мы на свете живем, и не намерена ждать, пока помру. Разве я слишком многого хочу?
Закончив работу, Тотт глянула на Норму в большое зеркало, поправила локон-другой, протянула ей ручное зеркальце и развернула кресло, чтобы та посмотрела на себя сзади.
– Ну вот, готово, – просто картинка!
После похода в салон красоты Норму неотступно мучила тревога, и она облегченно вздохнула, когда застала тетю Элнер на крылечке, с улыбкой на лице. Поднимаясь по ступенькам, Норма сказала:
– Вы сегодня вся светитесь!
– Есть отчего, милая! Я бабочку спасла! Вышла я на крыльцо, а там красавица-бабочка попалась в паутину, я и освободила ее. Паука тоже жаль – без обеда остался, но ведь бабочки живут всего день, так пусть она хотя бы до вечера порезвится.
Норма очистила себе стул от барахла и села.
– Да, пусть поживет, порадуется.
Элнер продолжала:
– Знаешь, что черепахи живут полторы сотни лет, а бедные бабочки – всего день? Нет в жизни справедливости, верно?
– Верно, – кивнула Норма. – Тотт Вутен мне только что говорила те же слова.
– Про бабочек?
– Нет, про то, что нет в жизни справедливости.
– А-а… И к чему она это сказала?
– Боится, что не успеет до конца света выйти на пенсию.
– Бедняга Тотт, нашла о чем горевать. У нее и так забот хватает, с ее-то детишками непутевыми! О чем она еще болтала?
– Как всегда, о том о сем, а еще злилась, что не знает, зачем мы живем.
Тетя Элнер рассмеялась.
– Что ж, она не одна такая! Это вопрос на засыпку, не хуже чем про курицу с яйцом, верно?
– Да.
– Передай Тотт, если она узнает, зачем мы живем, – пусть и с нами поделится!
Резкий звонок вырвал Норму из воспоминаний, вернув в настоящее. В страшное настоящее – ведь еще недавно тетя Элнер радовалась жизни, смеялась, а теперь лежит в приемном покое больницы, и что с ней стряслось, одному Богу известно.
Норма ждала, когда умолкнут звонки и поднимется полосатый шлагбаум, и вслед за Тотт Вутен и тетей Элнер задавалась вопросом: «И все же – для чего мы живем?»
В приемном покое
09:58
Застряв у шлагбаума, Норма и Мэкки добрались до больницы на восемь минут позже «скорой». В регистратуре им сказали, что Элнер в приемном покое и о ее состоянии пока ничего не известно, но доктор обо всем расскажет, как только будут новости. Тем временем Норме предстояло заполнить целую кипу страховых анкет и как можно точнее ответить на все медицинские вопросы. У нее тряслись руки, и она едва могла писать.
Норма никогда не знала точного возраста тетушки. Как многие люди ее поколения, Элнер родилась дома, и день ее рождения был записан в семейной Библии, которая давным-давно куда-то подевалась. Мать Нормы всегда скрывала свой возраст – скорее всего, она-то и избавилась от Библии, – так что теперь неоткуда было узнать, сколько лет тете Элнер, и Норма написала наобум: восемьдесят девять. Потом
