Никто и не подумал ударяться в извинения, когда раненый обершарфюрер стал стаскивать с себя мундир. Дитц, присыпав рану порошком серы, наложил на плечо тугую повязку.
— Ну как, обершарфюрер Годовик? Теперь можно и на передовую? Готовы?
— Так точно, оберштурмфюрер, готов, — ответил тот, натягивая мундир.
Дитц объяснил нам, что мы вошли в город вблизи главной улицы, а теперь нам следует пройти еще около двух километров южнее к большому парку и там соединиться с другими частями. Впрочем, я готов был идти куда угодно, лишь бы не оставаться в этой проклятой обувной мастерской.
Крендл вообще не обратил внимания на указания Дитца. Он продолжал стоять, неотрывно глядя на тела Дальке и Фляйшера и на то, что осталось от Шраубера. Я тоже стал смотреть, невольно зачарованный кошмарным зрелищем. Вот так — в одну секунду не стало почти половины взвода. Я перевел взор на Крендла, потом на Алума, Акермана и Губерта. Теперь нас во 2-м взводе уже пятеро. И куда сейчас? Оставалось вверить судьбу в руки Дитца и Годовика.
Гул двигателя приближался, становясь громче. Акерман, подбежав к оставленному взрывом пролому в стене, выглянул наружу.
— Этот «Т-34» явился по наши души!
Он вопросительно посмотрел на Дитца. Оберштурмфюрер размышлял.
— В подвал! — крикнул Акерман. — Там внизу подвал!
Дитц, Годовик и оставшиеся бойцы нашего взвода, протолкнувшись сквозь узкий коридор, подошли к люку и открыли его. Спустившись по деревянной лестнице, мы зажгли фонари. Губерт обнаружил проход наружу, но он оказался заперт. Пришлось применить силу и, выломав дверь, мы оказались на улице. Даже смрад горящей нефти показался нам струей свежего воздуха. Оглядевшись, мы бросились укрываться среди руин домов.
Дитц приказал мне срочно выйти в эфир и выяснить, кто из подразделений СС и вермахта находится в непосредственной близости. Воспользовавшись открытым каналом, я связался с подразделением мотопехотинцев СС, действовавшим в нескольких кварталах от нас. Они сообщали о том, что сопротивление противника не очень сильное, а также об отсутствии потерь в собственных рядах. Дитц, получив от меня эти сведения, отдал приказ идти на соединение с мотопехотинцами.
Грозный выглядел так, как в моем представлении должен был выглядеть ад. Над руинами зданий поднимались клубы густого черного удушливого дыма. Стрельба не прекращалась, невозможно было понять, откуда ведется огонь. Постоянно визжали рикошетировавшие пули. То и дело раздавался треск обвалившейся кровли очередной сгоревшей дотла деревянной постройки.
И вот посреди этой вакханалии разрушения я вдруг словно абстрагировался от формы, в которую мы были одеты. Оберштурмфюрер Дитц, обершарфюрер Годовик, Алум, Акерман, Губерт, Крендл. Внезапно весь показушный характер, вся псевдоэлитарность наших СС исчезла куда-то. Тогда в руинах Грозного мы просто превратились в семерых обычных штатских немцев, по какому-то недоразумению напяливших на себя военную форму, обуреваемых одним лишь желанием — поскорее оказаться дома. Тогда нам уже не было дела ни до целей этой войны, ни до нее самой. Укрыться, исчезнуть, раствориться, остаться в живых — вот что тогда занимало нас. И это странствие через преисподнюю доказало мне, что я не ошибся. Война измотала нас, прошлась по нам плугом, мы были на грани физического исчезновения вследствие хронического недоедания и болезней, ненависти русских и боев и, самое главное, от постоянного осознания того, что этот день вполне может оказаться твоим последним в жизни. И даже соединение с мотопехотинцами так и не принесло желанного облегчения.
С нашим прибытием неприятель усилил сопротивление на участке, где действовали мотопехотинцы. Дитц по «Петриксу» пытался убедить офицера, командовавшего взводом мотопехоты СС, атаковать противника и овладеть городским парком. А русские буквально сатанели с каждой минутой. Скоро всем стало ясно, что этого парка нам не видать, как своих ушей. Тут из клубов дыма в нас полетела ручная граната — я и не подозревал, что русские так близко. Что-то звякнуло, тут же в нас бросили еще несколько гранат. Один за другим гремели взрывы, едва они стихли, как истошно завопили наши раненые осколками солдаты. И сквозь их стенания до меня вдруг донеслись слова марша «Sturmartillerie», мне показалось, что его транслировали по радио. Откуда здесь могло взяться радио, мелькнула мысль. Вероятно, кто-то настроил рацию на тыловую частоту.
Русские бросали в нас странные жестяные банки, точнее, контейнеры. Падая, они извергали густой сине-зеленый дым, застилавший развалины зданий и вскоре плотной непроницаемой завесой окутавший все вокруг. Внезапно стало тихо, продолжала звучать лишь маршевая музыка по радио. Раздались свистки, тяжело забухали кованые подошвы сапог бежавших куда-то солдат. Я осторожно выглянул из-за груды красного и белого кирпича. Словно привидения, из серо-зеленой пелены дыма выныривали десятки фигур — на нас со всех ног устремились русские. Кто-то попытался открыть огонь, и я опустошил несколько обойм в надвигавшуюся на нас людскую массу. Не успел я вставить новую, как мимо меня пронеслись несколько русских солдат. Один из них, заметив меня, на ходу саданул прикладом винтовки мне по каске, и я тут же полетел наземь.
Не успел я подняться, как ощутил сильный толчок в спину, и тут же у меня на груди сцепились чьи-то лапищи в буро-зеленых рукавах. Удар под колени — и я снова оказался на земле. Русский солдат, навалившись на меня сзади, старался повалить меня, тем более что «Петрике» помогал ему. Из-за зажатой под мышкой винтовки я не мог обороняться, хотя отчаянно пытался вырваться из медвежьих объятий русского.
И вдруг русский, коротко ахнув, будто обмяк, повиснув у меня на спине. Обернувшись, я все понял. Оказывается, кто-то из наших мотопехотинцев всадил нападавшему штык в спину. Солдат СС смотрел на меня безо всяких эмоций. Я даже не успел поблагодарить его. Впрочем, время никак не благоприятствовало задушевным беседам — вокруг шла ожесточенная рукопашная схватка. Я попытался передернуть затвор винтовки, но не смог — затвор заклинило. Вероятно, от бесконечных падений на землю, а может, каменная пыль забила механизм, и он отказал. Как бы то ни было — я оказался безоружен!
Но за какую-то долю секунды я все же смог опомниться. Заметив в руках приконченного штыковым ударом русского винтовку СВТ-38, я, недолго думая, подхватил ее. На счастье, на ремне у русского висел и подсумок с патронами. Штык винтовки был примкнут, и я еще спросил себя: а почему он сразу не ткнул меня им в спину? Скорее всего, намеревался, но что-то ему в тот момент помешало. Окинув взором «Петрике», я заметил на корпусе рации глубокую царапину. Оказывается, моя рация спасла мне жизнь — русский пытался нанести мне удар штыком в спину, но, промахнувшись, попал в «Петрике».
Я пребывал в растерянности, не зная, что делать. Странное чувство одиночества охватило меня в гуще рукопашной — вокруг меня дрались не на жизнь, а на смерть мои товарищи, а я...
Из оцепенения меня вырвал крик о помощи. Кричал кто-то из наших, причем находился он в каких- нибудь двух шагах от меня. Но несмотря на то, что он был близко, мне показалось, что до него добрых пару десятков метров.
Я увидел сцепившихся в смертельной схватке нашего мотопехотинца и русского. Оба были без касок и с ножами в руках и пытались обезоружить друг друга. Лица обоих были перекошены злобой сражающихся за жизнь. Краем глаза заметив меня в какой-то момент, мотопехотинец сдавленно крикнул мне:
— Давай, действуй!
Я поднял винтовку, рассчитывая всадить штык в спину его противнику, но отчего-то не решался.
— Что сопли жуёшь! Бей! — выкрикнул мотопехотинец.
И я ударил. Штык на удивление легко вошел в тело русского. Тот сразу же выпрямился и попытался повернуть голову. Выпученными от боли и ужаса глазами он смотрел на меня, хватая ртом воздух, пытался крикнуть, но крика не последовало. Тут мотопехотинец высвободился от захвата русского, и не успел я опомниться, как он несколькими ударами кинжала с размаху добил его. Советский солдат, рухнув на колени, ничком свалился на битый кирпич, и еще некоторое время его полумертвое тело продолжало конвульсивно дергаться.
По грудам деревянных и каменных обломков я устало побрел вслед за мотопехотинцем. Словно по молчаливому уговору мы решили держаться вместе. Так-то лучше посреди хаоса рукопашной. Из висевшего на спине «Петрикса» раздавались слова команд, но я их просто не воспринимал. Не до них было — нужно было спасать собственную жизнь.
Тут кто-то из наших крикнул отходить на юг. На юг? А где здесь был юг? Не разглядев толстенного
