Даже такой трезвый интерпретатор, как Браубах, высказывает предположение, что секретный дополнительный протокол был выработан «все-таки в основном по предложению русских» (Weg, S. 30).
Тем самым позднейшие утверждения Риббентропа, будто Сталин «уже на первой стадии переговоров заявил, что желал бы поднять вопрос об определении конкретных сфер интересов», выдвинув соот ветствующие требования, представляются в принципе или по крайней мере с точки зрения логики развития событий и протекания их во времени неверными (London, S. 181), а литература, которая — умышленно или неумышленно строя свои выводы на таких утверждениях — считает этот протокол, определивший сферы интересов, советским изобретением, -дезинформированной.
Ribbentrop. London, S. 179. Можно вполне обоснованно предположить, что озабоченность Риббентропа дальнейшим «протоколом» и его желание вести переговоры лично со Сталиным были предметом соответствующих запросов или демаршей германского посольства в адрес протокольного отдела Наркомата иностранных дел, поскольку последующее появление на переговорах самого Сталина выглядело в глазах людей, знакомых с московскими дипломатическими обычаями, неожи данным: «В этом случае Сталин впервые вел переговоры с представителем другого правительства о заключении договора» (Hilger. Wir, S. 285).
Hilger, Meyer. Allies, p. 309; в сокращении в: Hilger. Wir, S. 292.
Не известно ни одной записи хода этих судьбоносных переговоров в Кремле, хотя имеется указание германской стороны на то, что переговоры должны были протоколироваться: переводчик Шмидт подчеркивал, что Хильгер был включен в состав делегации не только как переводчик, — он должен был также вести запись бесед (Schmidt Statist, S. 444). Хильгер заявления Шмидта не подтвердил. К сожалению, и ход переговоров он изложил в своих мемуарах лишь в самых общих чертах. Тем не менее эти воспоминания Хильгера, заявления Риббентропа и Гауса в Нюрнберге и написанные в тюрьме мемуары бывшего рейхсминистра иностранных дел являются главными источниками, положенными в основу предлагаемой ниже реконструкции.
Среди советских источников тоже не обнаружено никаких записей (Сиполс. За несколько месяцев..., с. 140). Но это не столь удивительно. Сталин никогда не разрешал составлять протоколы или записи хода переговоров, на худой конец хотя бы резюмировать так называемые резо люции или решения, то есть письменно фиксировать существенные моменты итоговых протоколов. По этой причине не обнаруживается ничего подобного и в данном случае. Единственный свидетель, который мог бы сегодня пролить свет на ход тогдашних переговоров, — присутствовавший на них переводчик Сталина Павлов — пока не высказался по этому поводу.
Ribbentrop. London, S. 179.
