Первым шагом, отражавшим вновь пробудившийся британский интерес к системе всеобщей безопасности, явилось возобновление 14 апреля переговоров с СССР[487] . В тот же день последовало французское предложение[488] 15 апреля — первая английская нота[489]. В ней со ссылкой на обещание поддержать страны, независимость которых окажется под угрозой, высказанное Сталиным в речи на XVIII съезде партии, содержался призыв присоединиться к англо-французскому заявлению о гарантиях. Такое заявление, указывалось в ноте, нормализовало бы международное положение и доказало бы надежность обещаний Сталина.
Желание Англии Советское правительство сочло неприемлемым. Сомневаясь относительно эффективной военной помощи Запада Польше и Румынии, оно также опасалось, что подобного рода заявление может отразиться и на Прибалтийских государствах, чью независимость западные державы не гарантировали. В случае германской агрессии против Польши и Румынии на долю СССР выпали бы основные тяготы, а в случае агрессии против Прибалтийских государств — все тяготы, связанные с обороной. В обоих случаях Советскому Союзу пришлось бы, вероятно, одному воевать с Германией, то есть цель западных «поджигателей войны» была бы достигнута, и возникла бы крайне «опасная ситуация», которой СССР стремился избежать во что бы то ни стало[490].
Вместо ответа 17 апреля Литвинов передал послу Сидсу (а 18 апреля Майский — Галифаксу) советское детально проработанное контрпредложение относительно заключения пакта между Англией, Францией и СССР[491]. Речь шла о заключении договора о взаимной военной помощи трех великих держав сроком на пять-десять лет. Они обязывались оказать немедленную военную помощь любому из подвергшихся нападению государств Восточной Европы, «расположенных между Балтийским и Черным морями и граничащих с СССР», а «после открытия военных действий не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга». Одно временно с подписанием договора предполагалось подписать и военную конвенцию. Это предложение, с советской точки зрения, представляло «последнюю попытку СССР предотвратить войну»[492]. В соответствии с классическими принципами внешней политики Литвинова оно было направлено на создание совместно с западными державами эффективного коллективного оборонительного фронта при (пассивном) участии в нем стран Восточной и Юго-Восточной Европы, включая Турцию. Подобное предложение поставило западные державы перед трудным выбором.
Фрагментарные сведения о советском предложении Англии (а оно не было опубликовано), которое сводилось к тесному союзу трех великих держав Европы против дальнейшей немецкой экспансии, вызвало панику в некоторых берлинских ведомствах. Круги, еще раньше по различным причинам заинтересованные в сближении национал-социалистской Германии с СССР, усилили поиски (с ведома или без ведома Гитлера) путей на Восток. К ним относились гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох[493], принадлежавший к левому крылу НСДАП, и Герман Геринг, представлявший промышленные круги. Обеспокоенный предстоящим конфликтом, Геринг вознамерился побудить Гитлера к контактам со Сталиным. Сперва он попытался заручиться поддержкой Италии, чтобы его предложение Гитлеру выглядело внушительнее. С этой целью он выехал в Рим, где 16 апреля в присутствии министра иностранных дел Чиано обсудил этот вопрос лично с Муссолини[494]. Пытаясь успокоить итальянского партнера, встревоженного тем, что Гитлер после аннексии Австрии и Чехословакии нацелился на Польшу[495], Геринг уверил его в мирном характере германской политики в отношении Польши. Затем, указав на якобы имевший место «поворот в польской внешней политике» не в пользу Германии, Геринг прямо перешел к делу. Напомнив Муссолини о речи Сталина 10 марта 1939 г., в которой тот заявил, «что русские не позволят капиталистическим странам использовать себя в качестве пушечного мяса», Геринг дал понять, что «он (генерал-фельдмаршал) хотел бы спросить фюрера, не следует ли через каких-нибудь посредников осторожно прозондировать в России относительно возможного сближения, чтобы потом припугнуть Польшу Россией». Муссолини одобрил такой ход и заявил, «что в Италии с некоторых пор высказывались аналогичные соображения и что уже... итальянское посольство в Москве в связи с экономическими переговорами стало разговаривать с русскими более дружелюбным тоном... Если державы «оси» решат сближаться с Россией, то Италия, по мнению дуче, могла бы отталкиваться от своего торгового договора с Россией». «Цель такого сближения» держав «оси» с СССР, по мнению Муссолини, состояла бы в том, чтобы «побудить Россию проявить (в духе вышеупомянутой речи Сталина) сдержанность и отрицательное отношение к английской блокаде и занять нейтральную позицию... Державы «оси» могли бы объяснить, что они не имеют намерения нападать на Россию. У этих стран в идейной борьбе против плутократии и капитализма отчасти те же цели, что и у русского режима... Дуче посчитал вопрос важным, ибо Англия также начала заигрывать с русскими». Геринг указал на то впечатление, которое произвело бы «на Польшу и западные державы заявление России о нейтралитете». «Если Россия заявит о своем нейтралитете, — сказал он, — Польша не шевельнет пальцем во всеобщем конфликте».
«Сближение между державами «оси» и Россией» Муссолини поставил в зависимость от многих условий: согласия Японии, отказа Германии от Украины и отсрочки мировой войны не менее чем на два- три года. Геринг, проявив готовность заручиться согласием Японии, заверил, что Гитлер не имеет «никаких притязаний на Украину», и утверждал, что Германия также по причине ее медленного вооружения (ограниченные запасы сырья и пр.) хотела бы воевать лишь через два-три года. Фюрер, мол, уполномочил его (генерал-фельдмаршала) передать, что он ничего не планирует против Польши. Относительно возможности склонить Россию к сближению с державами «оси» Геринг проявил преувеличенный оптимизм. В заключение по вопросу о «России» сошлись на том, что «Германия и Италия... (должны) попытаться разыграть с этой страной так называемый petit jeu»[496].
В то время как Геринг 16 апреля во дворце «Венеция» получил согласие Италии на тактическое сближение с Россией, статс-секретарь Вайцзеккер готовился на Вильгельмштрассе к первому дипломатиче скому контакту с советским полпредом в Берлине. Предлогом служили интересы торговой политики СССР. Перед этим советский полпред Мерекалов посетил руководителя отдела экономической политики Виля, чтобы в соответствии с указанием Литвинова от 5 апреля[497] передать вербальную ноту и соответствующий меморандум своего правительства с протестом против прекращения договорных поставок в СССР военной продукции чешского завода «Шкода». Хотя советское ходатайство (последовавшее сразу за оккупацией Чехословакии) о сохранении в силе существующих договоров и было удовлетворено, однако после подписания директивы к плану «Вайс» поставки вновь прекратились. Гитлер не желал экспортировать в СССР продукцию, необходимую для собственной оборонной промышленности. Виль, принявший вербальную ноту, порекомендовал полпреду по данному вопросу сделать представление непосредственно статс-секретарю. Только Вайцзеккер мог придать беседе соответствующее направление. Эта инициатива Виля застала статс-секретаря в момент глубокой душевной депрессии. Вайцзеккер ухватился за благоприятную, по его мнению, возможность противодействовать неизбежному, как ему казалось, втягиванию Германии в мировой конфликт. И как писал Вайцзеккер несколько месяцев спустя в частном письме[498], он попытался сделать «то немногое», что от него зависело, чтобы предотвратить войну. С момента похода на Прагу, этой, с его точки зрения, «бомбы замедленного действия», за которой последовали «дипломатические выступления весны 1939 г.»[499], он видел Германию «перед новой, еще более опасной фазой своей внешней политики. Любому, так или иначе участвующему в ней, следовало после марта 1939 г. сделать для себя выводы... Мои предостережения Риббентропу оказались безрезультатными, а косвенные связи со ставкой Гитлера — бесполезными. Что же будет дальше, ведь западные державы уже больше не станут сносить выходки Гитлера?».
Накануне своей встречи с Мерекаловым, 16 апреля 1939 г., в частном письме Вайцзеккер писал: «Что движет мною, ты поймешь скорее всего, если я тебе скажу, что господин фон Риббентроп объявил ны нешнюю английскую блокаду пустой пропагандой. Он убежден, что, напади мы сейчас на Польшу, ни один английский солдат не был бы поставлен под ружье»[500]. Легкомыслие его шефа находилось в резком противоречии с другой информацией, полученной в те дни Вайцзеккером через Англию[501]. Свое письмо он заканчивает следующей фразой: «Пусть каждый делает то, что считает своим долгом».
