атмосфере усиливающейся неловкости. «Донесение» Шнурре передали Гитлеру во время этой беседы вместе с телеграммой из Токио, доложив не совсем корректно общими словами, что поступила «телеграмма из Москвы и телеграмма из Токио»[979]. Гитлер немедленно использовал эту ошибку в тактических целях, сообщив, согласно немецкой записи, после короткого раздумья Чиано предполагаемое «содержание московской телеграммы» (Шмидт) следующими словами: «Русские согласны с направлением в Москву германского представителя для политических переговоров»[980]. Запись Чиано содержала примечательные различия. В ней слова Гитлера воспроизводились следующим образом: «Русско-германские контакты протекают очень благоприятно, и именно в эти дни поступило русское предложение с приглашением направить германского полномочного представителя в Москву для переговоров о пакте дружбы»[981].
Своим сообщением Гитлер лишил
В первый день встречи Чиано «здорово навалился» (Шмидт) на Гитлера. Указания Муссолини требовали максимальной настойчивости, чтобы доказать Гитлеру все «безумие» (Чиано) этого военного предприятия. Речь Чиано, писал Шмидт, «не могла быть откровеннее». Перед лицом все новых аргументов, которые приводил Чиано против развязывания этой войны, Гитлер в конце концов перешел на «рефрен» (Шмидт) о слабости и пассивности демократий, о неодолимой военной мощи своей империи.
В самый острый момент этой исключительно напряженной полемики Гитлеру помог податель вышеназванных телеграмм. Беседу на короткое время прервали. Из текста токийской телеграммы[984] Гитлеру стало ясно, что едва ли можно рассчитывать на японское согласие с германским предложением о германо-итало-японском военном союзе. Японский военный министр угрожал — в качестве последнего средства давления на сопротивляющихся этому союзу представителей придворных кругов, военно-морского флота, финансов и министерства иностранных дел — своей отставкой, за которой неизбежно последовала бы и отставка японских послов в Риме и Берлине сторонников союза.
Гитлер не стал знакомить своего итальянского партнера с этой роковой вестью, а тут же тактическим ходом компенсировал этот тяжелый удар. Держа в руках мнимую «телеграмму из Москвы» и якобы цитируя ее, он рисовал министру иностранных дел неправдоподобную картину самого широкого германо-русского согласия, стремясь создать впечатление, что Советы только и ожидают германского уполномоченного, чтобы завершить ведущиеся переговоры подписанием договора[985]. Таким путем Гитлер нейтрализовал нежелание итальянского союзника поддержать немецкие планы. Ведь если Сталин не противодействовал германскому нападению на Польшу, то уменьшалась опасность вмешательства западных государств и, следовательно, мировой войны. Сопротивление Италии лишалось всякого смысла.
Такой поворот слишком уж бросался в глаза, чтобы не насторожить Чиано. Если поездка политического представителя совершалась по инициативе немцев, то в этом случае германское правительство выходило за пределы согласованной между Чиано и Риббентропом «маленькой игры» — тактического сближения с целью помешать московским переговорам по пакту. Беседуя накануне с Риббентропом, Чиано обратил его внимание на несовместимость далеко идущего германского демарша в Москве с германо-итальянской договоренностью[986]. Но если инициатива исходила от советской стороны, то возникал непредвиденный фактор, делавший недействительным совместные договоренности. Едва ли следует упрекать Гитлера за то, что он использовал этот фактор для своих целей. Правда, сообщение Гитлера резко противоречило тем представлениям о немецких попытках сближения с Совет ским правительством, которые сложились у Чиано на основании отчетов итальянского посла в Москве. На их фоне заявление Гитлера должно было выглядеть сомнительным. Тем более если, как записано у Чиано, целью мнимого приглашения германского уполномоченного в Москву Гитлер действительно назвал подписание «пакта дружбы». Однако возражения Чиано на заявление не зафиксированы.
Возможно, Чиано, как полагал Эрих Кордт, в самом деле посчитал сообщение Гитлера «блефом»[987]. В совершенно секретном разговоре со своим шурином — итальянским посланником в Берлине Магистрати, — и послом Аттолико, которые сопровождали Чиано в Берхтесгаден, он высказал подозрение, что заявление Гитлера «после всех предыдущих доказательств его неискренности», — это новый трюк, рассчитанный на то, чтобы побудить Италию согласиться с его польскими планами[988]. Однако Чиано не был полностью уверен в своих выводах и «телеграмму из Москвы» позднее не упоминал.
Фактически последующие сообщения, дополнявшие мнимую «телеграмму», делали вопрос об ее аутентичности несущественным. Так, Риббентроп, подтверждая заявление Гитлера, «добавил, что русские полностью осведомлены о намерениях Германии относительно Польши. Он сам по поручению фюрера информировал русского поверенного в делах. Фюрер добавил, что Россия, по его мнению, не согласится таскать для западных стран каштаны из огня. Для позиции Сталина одинаково опасны и победоносная армия, и потерпевшее поражение русское войско[989]. Россия в основном заинтересована в том, чтобы несколько расширить выход к Балтийскому морю. Германия не имеет ничего против. Впрочем, Россия никогда не заступится за Польшу, которую она всем сердцем ненавидит. Направление англо-французской военной миссии в Москву имеет лишь одну цель — скрыть катастрофическое состояние политических переговоров».
Блеф или реальность, но подобная игра оказалась Чиано не по плечу, итальянские возражения были окончательно разбиты. Гитлер сразу же распрощался с Чиано, который удалился, крайне недовольный и униженный манерой обращения с ним. Гитлер же, наоборот, торжествовал. Он распорядился передать Шнурре указание согласиться с ведением переговоров в Москве и высказаться за их скорейшее начало. Вести переговоры должен был «кто-либо из ближайших доверенных лиц» Гитлера[990]. Достигнутый мнимый успех, а также собственное восприятие донесения Шнурре побудили Гитлера в тот же день отдать приказ о выступлении вермахта против Польши и определить окончательный срок нападения[991].
Во второй беседе с Чиано, состоявшейся 13 августа, Гитлер был предельно кратким: он заявил, что «твердо убежден в том, что ни Англия, ни Франция не начнут мировую войну». В этот день такой воинственный накануне Чиано, по словам переводчика Шмидта, «почему-то совершенно сник»[992]. Он смог лишь заметить, что в Италии придерживаются совершенно противоположного мнения, но что, возможно, Гитлер и на этот раз окажется прав. Через несколько часов, находясь в самолете по дороге в Рим, он записал в своем дневнике: «Я возвращаюсь в Рим, испытывая отвращение к Германии, к ее вождям и к их образу действий. Они оболгали и обманули нас. А теперь втягивают нас в авантюру, которой мы не хотим и которая может скомпрометировать режим и всю страну». В 1943 г., находясь в заключении в тюрьме Вероны и оглядываясь назад, Чиано назвал эту встречу с Гитлером водоразделом. Он, в частности, писал, что, начиная со встречи в Зальцбурге, «политика Берлина по отношению к нам представляла собой не что иное, как целую паутину лжи, интриг и обмана»[993].
После отъезда Чиано «преисполненный чувством предстоящего триумфа»[994] Гитлер вызвал главнокомандующих, чтобы в пространном выступлении заявить: «Россия и не думает таскать каштаны из огня... Англии и Франции придется одним брать все бремя на
