– Что прикажете?
Романов прищурился.
– Приказывать мы тебе, молодой человек, не станем, – сказал он. – Просить будем. Кстати, какое у тебя образование?
– Десять классов, – ответил юноша и деловито добавил: – Потом еще специальные курсы.
– Двухнедельные?
– Трехмесячные.
– О-о! – многозначительно вскинул вверх палец Романов. – Десять классов плюс трехмесячные курсы! Ну, это уже почти академия.
– Так что прикажете? – снова улыбнулся официант.
Шарыгин стал диктовать заказ. Юноша быстро записывал.
– Зачем вы с ним так? – спросил Шарыгин Романова, когда официант ушел.
– Терпеть не могу этого сословия, – проворчал Романов, – у него аттестат зрелости, а он кельнером устроился и, главное, доволен.
– У нас нет плохих специальностей, – вмешался в разговор сидевший за соседним столиком коренастый бритоголовый толстяк лет тридцати пяти. – Как говорится у великого поэта, – продолжал он и продекламировал нараспев: «Все работы хороши, выбирай любую».
– Не так, – сказал Романов. – «Выбирай на вкус».
– Какая разница, важно, что работы хороши, не так ли, доктор?
– Откуда вы меня знаете? – спросил Шарыгин. – Я вижу вас впервые.
– Два месяца назад на комиссии военкомата вы меня признали годным к строевой, кроме авиации и флота. Бог с ней, с авиацией, но флот… Военную службу я проходил на флоте, дослужился до мичмана. Мечтал в случае чего – опять на флот. Гляди, в отставку и капитаном вышел бы. Теперь же по вашей милости…
– Да, – сухо произнес Шарыгин. – Если я признал вас негодным для службы во флоте, то капитаном вы уже никогда не станете.
– Увы, увы! – произнес коренастый и, отвернувшись к своему собеседнику, продолжал: – Чем плохо – официант? – говорил он молодому, аккуратно одетому блондину с анемичным лицом, глядевшему на коренастого с почтительным уважением. – Специальность как специальность. Не хуже другой. Даже лучше. На одних чаевых можно состояние нажить. И спокойная. Закончил работу – и будь здоров.
– Вы бы не пошли на такую, – сказал молодой.
Коренастый рассмеялся.
– Я из категории стоящих у кормила. Ты теперь – тоже. У тебя небольшое суденышко, у меня – лайнер. У Бунчужного – флагман. Но ты не огорчайся: во-первых, ты еще молод, а во-вторых – не всем же лайнеры и флагманы водить. – Он ткнул вилкой в огурец, похрустел им и продолжал: – Большая это ответственность – у кормила стоять.
– А он, несмотря на твое заключение, все же устроился капитаном, – добродушно усмехнулся Романов и налил себе боржома. Отхлебнул глоток и поставил бокал.
Заиграл оркестр. Многоголосый шум сразу же утонул в его звуках. «Капитан лайнера» что-то доказывал своему собутыльнику, энергично жестикулируя и надрываясь так, что шея побагровела.
Вернулся официант. Поставил коньяк. Потом, ловко орудуя штопором, раскупорил вино, тоже поставил на стол и ушел, не сказав ни слова.
– Ну что ж, – щелкнул по графинчику Романов, – давай пропустим по одной для начала: терпеть не могу пить сразу перед едой. Перед едой надо пить при отсутствии аппетита. А я на плохой аппетит не жалуюсь.
Он наполнил рюмки. Шарыгину не терпелось узнать, будут ли печатать статью или раздумали? Первому начинать разговор не хотелось. А Романов потягивал коньяк маленькими глотками и молчал.
Наконец Шарыгин не выдержал, спросил:
– Ну, как там со статьей, Иван Семенович?
Романов еще раз отпил из рюмки, потом вынул из бокового кармана сложенные вдвое гранки.
Шарыгин быстро пробежал глазами оттиск и вернул Романову.
– Воображаю, что подымется.
– А я и рассчитываю на шумиху. Есть вещи, о которых нельзя говорить вполголоса.
Шарыгин молчал. «Нехорошо, ох как нехорошо получается».
– Может быть, лучше не печатать? – спросил он.
– Что показало вскрытие? – вместо ответа спросил Романов.
– То, что и ожидали. Рак, да еще злой.
– Бывает и добрый?
– Бывает, – ответил Шарыгин. – В медицине все бывает.
Оркестр умолк. И снова стал слышен многоголосый шум. Шарыгин хотел еще что-то сказать, но Романов остановил его, сосредоточенно прислушиваясь к разговору за соседним столиком. Говорил коренастый.
