– Сложно у нас. Если у всех так сложно, впору с ума сойти.
– Помнишь, мы говорили с тобой о любви? – спросил Багрий.
– Помню. И о времени, которое у каждого всегда наступает… У меня оно пришло, – сказала Таня. – Только все получается не так, как я себе представляла. – Она глядела не на Багрия, а куда-то в сторону – мимо его головы, в окно, всегда синеватое в эту пору дня. – У нас все не так, как у других, – в ее голосе послышалась печаль. – Он не хочет меня потерять, но и связывать себя не хочет. Считает регистрацию брака пустой формальностью.
– Ну, здесь он неправ, – сказал Багрий. – Регистрация ко многому обязывает. И особенно важно это для ребенка.
– А он против ребенка. Категорически.
– Ну, знаешь… Мужчина и женщина под одной крышей… Да если между ними еще и любовь… Это семья. Так все считают.
– А он не такой, как все. Он особенный.
– Ничего особенного, – сказал Багрий. – Много прав и никаких обязанностей. Пригласи-ка ты его ко мне, попробую я с ним поговорить.
Она отрицательно покачала головой:
– Не надо. Он ведь и в самом деле не такой, как все. Он поэт, дядя Андрей, талантлив.
– Талант, даже из ряда вон выходящий, не дает права человеку ставить себя в какое-то особое положение. Талант не освобождает, а, наоборот, обязывает соблюдать правила общежития. Потому что жизнь таких людей становится примером. Образцом для подражания. Скажу тебе откровенно, Танюша, не по душе мне эта его оригинальность.
Таня выпрямилась, посмотрела на Багрия с вызовом:
– Тебе кажется, что он играет в оригинальность. А он и в самом деле не такой, как все. Он совершенно не переносит лжи и лицемерия. Он восстает против них разумом, чувством, каждой клеточкой своего тела. Вот почему он лезет в драку там, где другие проходят мимо.
– Человек должен владеть собой. В наши дни вершить суд и расправу самовольно, тут же, на месте преступления – недопустимо. И надо бы тебе разъяснить ему это.
– Мне это никогда не удается, – сказала Таня.
– Почему?
– Потому что я почти во всем согласна с ним.
– Знаешь что, – сказал Багрий, помолчав немного, – приезжайте завтра на дачу. Право, приезжайте.
– Завтра мы у Гармаша. Гриша закончил свою поэму. Редакция взяла отрывок, но он хочет еще с Гармашем посоветоваться.
Снаружи, с лестничной клетки, послышался шум. Он все усиливался. Уже можно было разобрать голоса: женский, умоляющий о чем-то, и мужской – осатанело злобный.
– Опять Каретников куролесит? – спросила Таня.
– Он, – вздохнул Багрий. – И когда только это кончится?
В дверь настойчиво застучали. Потом – звонок. Нетерпеливый. Таня метнулась в коридор. Это была жена Каретникова, Саша.
– Разрешите позвонить в милицию, – сказала она взволнованно. – Он за мной гоняется… С ножом…
– Подождите немного, я сейчас, – произнес Багрий и вышел.
Каретников сидел на верхней ступеньке лестничного марша и, что-то бормоча, рассматривал зажатый в кулаке кухонный нож. Андрей Григорьевич присел рядом, обнял за плечи.
– Вы с чего это, Назар Фомич, опять развоевались? А ну-ка отдайте нож.
Каретников перевел на него мутный взгляд.
– Тебе отдам, Андрей Григорьевич, а только раньше скажи, в чем величие человека. Ты умный, вот и скажи, в чем величие человека?
– Не в том, чтоб за женщинами с ножом гоняться.
– Не знаешь, – протянул Каретников. – Не знаешь, отец. Вот Иван Грозный, к примеру…
Он замолк.
– Что Иван Грозный?
– Он сына убил. Понимаешь, сына! И Петр Великий своего сына убил. Вот и выходит, чтобы возвеличиться, надо сына убить.
– Однако и набрались вы сегодня, Назар Фомич. Давайте нож – и пойдем спать.
– А чем велик Бунчужный, знаешь?.. Да подожди, Андрей Григорьевич, отдам я тебе нож. Отдам. Скажи только, чем он, твой закадычный друг Бунчужный, знаменит? Скажешь: знающий инженер. Дельный хозяин, скажешь… Слыхали… А я свое знаю. Хочешь послушать?
– Если нож отдадите.
– Бери, – согласился Каретников. – Только выслушай.
