– Так чем же он знаменит все же? – спросил Багрий, принимая нож.
– Убивать может… Сегодня он меня прихлопнул.
– То есть как прихлопнул?
– Выгнал… Меня, корифея электросварки. Небось Ивана Грозного не выгнал бы… И Петра Первого тоже не выгнал бы.
– Пойдемте, я вас домой отведу, – сказал Багрий. – Вам поспать надо.
– Подожди, отец, дай закончить. Я про Петра Первого… Вот он тоже корабельных дел мастер был… Великий. А сталь сваривать не мог. А я могу… Еще как могу. Я, может, за всю жизнь ничему другому не научился, но уж свое дело знаю. Я вольтовую дугу всем телом чувствую, всей душой. Знаешь, отец, какая она – вольтовая дуга? Не знаешь. А она – как песня. И так выходит, вроде эту песню я складываю. Как Гриша Таранец. Сварщик он неплохой, хаять не буду, а только до меня ему как до звезды. А вот когда дело до стихов доходит… Вот его отстрани от сварки, что будет? А ничего не будет. Плевать он хотел на эту сварку. А заборони ему стихи писать… Загнется. Помрет. Так и я – без электросварки. Не могу. Я только и живу, когда у меня вольтовая дуга вспыхнет. Горит она, потрескивает, а расплавленный металл – капелька к капельке. Маленькие они, эти капельки, а сорокатонные секции в одно соединяют. И намертво. И получается из отдельных секций – корабль. Понимаешь – корабль! У каждого сварщика – свой почерк. Лордкипанидзе говорит, что у меня коллико… коллиго… коллигографический…
– Каллиграфический, – помог Багрий.
– Вот, вот, он самый. А теперь твой друг закадычный, Тарас Бунчужный, меня от этой работы начисто отстранил. Что я теперь делать буду, а? Кресты на старушкины могилы варить или оградки фигурные? Конечно, это я смогу. И может, вдвое против прежнего на такой работе зарабатывать стану. А только очень обидно – вместо океанских кораблей кресты на могилки да оградки сваривать.
Он посмотрел на Андрея Григорьевича и произнес, растягивая слова, скандируя:
– Во всем ты виноват, отец… Да, да, ты виноват. Я же знаю, ты ему на фронте жизнь спас. Ему надо бы ногу оттяпать, а ты сохранил. Маху дал… Надо было оттяпнуть. И башку – заодно.
– Пойдемте я вас уложу, Назар Фомич. Вы же обещали!
– Пойдем, – согласился Каретников. Он поднялся и пошел, слегка шатаясь. Уже сидя в постели, сказал прочувствованно: – Я тебя знаешь как уважаю. Мы все тебя тут уважаем. Вот и скажи ты мне: имею ли право я, Назар Каретников, след на земле оставить?
– Конечно, имеешь.
– А он говорит – не имею.
– Кто «он»?
– Тот, мордастенький. Маленький такой, с резиновым жгутом в руках.
– Каким жгутом?
– Обыкновенным, которым на «скорой помощи» кровь останавливают. Ты знаешь, на что он меня, сволочь, подбивал? Он сказал: «Нельзя тебе, Назарка, после себя след на земле оставлять…» Теперь я не буду слушать его. Спать буду.
Багрий помог ему улечься, прикрыл простыней и ушел, расстроенный.
– Ну, кажется, утихомирился, – сказал Андрей Григорьевич, возвратившись к себе.
Саша поблагодарила и ушла, вытирая слезы.
– Ты не боялся, дядя Андрей? – спросила Таня.
– Конечно, боялся: когда человек спьяну за нож хватается, он может его и в дело пустить. Но ведь кто- то должен был пойти.
– Вот и Гриша – тоже обязательно пошел бы, – сказала Таня. – Только у него, наверное, как у тебя не получилось бы: он бы его так обработал…
– Мне тоже очень хотелось наподдать этому пьянчуге, – улыбнулся Багрий. – А только… Ты передай своему рыцарю, что времена героев Сервантеса давно прошли. Конечно, когда видишь, что трое колотят одного, надо идти на помощь. Но даже при этом нельзя терять голову.
15
Вадим Петрович Шарыгин числился, правда неофициально, старшим ординатором. Неофициально потому, что такой должности не было. Были просто ординаторы. Но так уж повелось, что один из них считался старшим. Он заменял заведующего, когда тот болел, во время отпуска или командировки. Ничего, кроме хлопот, это старшинство не приносило, но Шарыгин очень дорожил и этим неофициальным званием, и теми хлопотами, с которыми оно было связано. Потому что старший ординатор после ухода шефа в отставку, как правило, сам становился шефом. Правда, занять должность заведующего отделением можно было только по конкурсу. Но конкурсная комиссия обычно всегда отдавала предпочтение старшему ординатору, которого хорошо знают все и который конечно же не подведет, как может подвести какой- нибудь «варяг», приславший только свое заявление и пачку характеристик – всегда положительных и потому настораживающих.
Вадим Петрович приходил на работу раньше всех и уходил, когда никого из врачей уже не было. И по воскресеньям он тоже по многу часов проводил в отделении. Он сделал для себя правилом – не уходить из больницы без того, чтобы не заглянуть в палаты, не попрощаться с больными, не пожелать им скорейшего выздоровления. Однако сегодня, после собрания, Вадим Петрович не смог зайти, потому что позвонил Романов и попросил сейчас же приехать – статья о витаминах уже набрана и нужно срочно вычитать. Кроме того, Людмила Владиславовна шепнула, что муж уехал в срочную командировку, а дочь она отправляет на выходной к бабушке. Так что… «Черт бы ее побрал – Людмилу Владиславовну», – подумал Шарыгин. Из-за этих встреч ему иногда приходилось жертвовать и вечеринками, на которых обещал быть, и рыбалкой, на которую собирался целую неделю, охотой, которую ждал несколько месяцев.
Вадим Петрович любил говорить, что он во всем середнячок. До «верхотуры» не дотянул, но и по дну не ползает. Он считал себя истинным интеллигентом и потому никогда не позволял бестактности или, боже упаси, барски пренебрежительного тона в отношениях с людьми. И в любви у него тоже были твердые
