…Через открытую форточку доносится в палату неумолчный птичий гомон и шорох листвы. И в детстве, и потом уже, когда она встретила Бунчужного и уехала с ним в город, по утрам ее всегда будили такие же звуки. Они приносили ей радость и чувство удовлетворенного спокойствия.
Она решила полежать немного, ни о чем не думая, только прислушиваясь к звукам, долетающим со двора. Но притихший было зверь опять зашевелился. Вот сейчас, еще немного – и снова начнется то, что всегда доводит ее до изнеможения.
Она протянула руку и нажала кнопку электрического звонка. Это нужно сделать как можно раньше, потому что если упустить время, не хватит сил, чтобы нажать кнопку.
19
После обеда, когда Таня ушла, Багрий вынул из шкафа свой черный костюм с «иконостасом». Прошелся по пиджаку щеткой. Ткань свежа, а медали потускнели. Надо почистить, потереть зубным порошком, чтобы горели, как тогда, когда впервые надел все сразу, в самый первый, взахлеб радостный День Победы, в сорок пятом. Как же он был еще молод тогда!
Он отвинтил ордена, отстегнул медали, разложил все на газете и принялся за работу.
С каждой из этих наград было связано много воспоминаний. Вот, например, орден Красной Звезды. Получил его Багрий еще в начале войны, осенью сорок первого, за то, что вытащил из-под носа у немцев не только раненых своего медсанбата, но и полевого госпиталя, где начальником был Остап Филиппович. Потом его не раз еще награждали и медалями и орденами. Орден боевого Красного Знамени был особенно дорог ему. Командир медсанбата, правда, шутил, что капитан медицинской службы доктор Багрий «схлопотал» этот завидный орден буквально за несколько минут, между двумя перевязками.
Случилось это под Курском. Справа и слева гремело и гремело. А на их участке всего несколько незначительных стычек. Наконец загрохотало и у них. Самолеты шли волна за волной. И тогда Багрий понял, как разумно поступило командование, решив развернуть медсанбат не в деревне, что раскинулась у реки, а в трех километрах восточнее, в лесной чаще: не прошло и часа, как от села ничего не осталось. Около десяти доложили, что в батальоне, который удерживал высоту перед лесом, много раненых. Командир направил туда Багрия. Над лесом стоял легкий туман. Такой туман с утра всегда к жаркой погоде.
Высота, которую оборонял батальон, имела особое значение. Захвати ее немцы – и все, что справа и слева от нее, было бы разгромлено. Это несведущему человеку фронт представляется непрерывной полосой, на которой все «грохочет». На самом же деле, как правило, бои идут лишь в узловых точках. И когда сопротивление в этих точках бывает сломлено – все летит к черту. И высота, которую занимал батальон, была такой узловой точкой.
Немцы залегли в глубокой балке, густо поросшей кустарником. Когда начинался обстрел, все кругом застилало дымом и пылью. Потом, когда стрельба затихла, наступила такая тишина, что слышно было, как в небе звенел жаворонок. «Интересно, – думал Багрий, – пел ли он во время обстрела? Наверное, не пел».
Багрий перевязал раненых, что скопились на восточном склоне холма. У одного в левом боку, где зияла огромная рана, хлюпало, хрипело и зловеще пенилось. Багрий затампонировал рану. У другого – перелом бедра. Вместо шины Андрей Григорьевич прибинтовал к ноге кусок разбитой оглобли. Ему сказали о тяжело раненном комбате, что остался в окопе на западном склоне. Багрий пополз туда. Раненый сидел, привалившись к глиняной, не успевшей еще обсохнуть стене, весь измазанный грязью, пылью и чем-то черным. Правая нога была туго перетянута в бедре брючным ремнем. Глаза полузакрыты, лицо – серовато- бледное, землистое, какое бывает только при тяжелом ранении с большой потерей крови. Второй, еще молодой совсем, с красным веснушчатым лицом и выбившимися из-под каски рыжими волосами, стоял у пулемета.
– Осколком его, товарищ капитан медицинской службы, – сказал пулеметчик. – Хотел к соседу сбегать, узнать, почему у них пулемет замолк. Только выбрался, а тут – на тебе… Я ему жгут наложил: кровь так и кипела.
Багрий узнал раненого:
– Тарас Игнатьевич?
Тот медленно приподнял тяжелые веки, глянул на Багрия чужими глазами.
– Ранило вот, – сказал он тихо и таким голосом, будто расстались они не в сорок первом после переправы через Днепр, а только вчера.
Багрий ослабил жгут. Кровь ударила фонтаном. Пришлось опять затянуть. Достал из сумки иглодержатель, кривую иглу с предварительно вдетой стерильной шелковинкой и перевязал сосуд. Ни один мускул не дрогнул на бледном лице Бунчужного.
«Это шок», – с тоской подумал Багрий. И стал бинтовать.
– Сейчас начнет чертей сыпать, – со злостью воскликнул рыжий парень и, обращаясь к Багрию, добавил: – Давай, товарищ капитан медицинской службы, вали отсюда. Сейчас начнет садить.
И как бы в подтверждение его слов, сразу же загрохотало. Земля на холме от основания и до вершины будто закипела.
Разрывы прекратились так же внезапно, как и начались.
– Сейчас пойдет, – с какой-то лихостью воскликнул пулеметчик и выругался многоэтажной бранью. – Пошел! Держись, Вася!
Багрий понял, что рыжего парня зовут Васей, что он приготовился к атаке и сам себя подбадривает.
Внизу послышались крики. Беспорядочная стрельба. Все это на короткое время заглушила пулеметная очередь… вторая… третья…
Потом, вспоминая этот эпизод, Багрий не мог отделаться от ощущения, что он продолжался очень долго, что время остановилось и солнце остановилось.
Стучал и стучал пулемет. Вдруг затих, будто захлебнулся.
– Ленту! – крикнул пулеметчик. – Давай ленту!
