– Давайте завтра в плавни махнем, – предложил Багрий. – На рыбалку. Уху сварим, искупаемся. – Он увидел, что Тарас Игнатьевич нахмурился, и поспешил добавить: – Валентина Лукинична, если узнает, обрадуется.
– Да нет, я не потому. Просто мы договорились с Ватажковым завтра в Отрадное съездить.
И опять стал рассказывать о своих замыслах: санаторном корпусе в Отрадном, о цехе крупных блоков.
– Представляете, океанский лайнер – из пяти блоков. Выкатили их на стапель, сварили – и все. Или главный дизель взять. Несколько сот тонн. Мы его разбираем сначала, потом снова собираем, уже на корабле. И времени на это много уходит, и люди скапливаются, мешают друг другу. Куда выгоднее собрать его где-нибудь рядом, потом поднять и поставить на место.
– Это ведь так просто, – сказал Багрий, которому и в самом деле такой способ установки тяжелого дизеля на корабле показался на редкость простым.
– Нет, сложно, – возразил Тарас Игнатьевич. – Чертовски сложно.
– Но где-нибудь так делают же.
– Если б делали, поехали бы, посмотрели да собезьянничали бы.
– Не зазорно обезьянничать?
– Мы у них, они у нас. Без этого теперь нельзя: иначе каждому придется Америку открывать. А они теперь, эти Америки, по десятку на день объявляются, – он усмехнулся. – Лордкипанидзе вот, например, предлагает палубу со всеми надстройками, шлюпбалками и трюмовыми покрытиями в сторонке собирать, а потом на место поставить уже целиком. Хорошая задумка… А только у нас таких задумок знаете сколько?.. Джеггерс, когда узнал, что у нас более двух тысяч изобретателей да рационализаторов, ахнул. Творческий взрыв, говорит. Очень точное определение.
Бунчужный помолчал. Потянулся к приемнику – большому, с дистанционным управлением, включил. С легким жужжанием поползла стрелка на шкале настройки. Из динамиков вырывались то музыка, то голоса, то свист и грохот. Тарас Игнатьевич отпустил кнопку, когда громкий и мягкий баритон что-то неторопливо говорил на добротном английском. Бунчужный прислушался. Улыбнулся, многозначительно подмигнул неведомому диктору… Потом выключил приемник, повернулся к Андрею Григорьевичу.
– Расхваливают свою демократию. Нахвалиться не могут. От этих разговоров кое у кого, как говорит Скиба, мозга на мозгу заскакивает. А ведь наш творческий взрыв самый лучший признак подлинной свободы. Человек рожден для творчества. От животного его отличает именно эта особенность. Животные производят, а человек творит. Он с детских лет – творец. Демиург. Неспроста умельцев у нас на заводе богами называют. – Он вдруг рассмеялся. – Как удивило Джеггерса, что инженеры – на простой работе. Им, конечно, не нужно инженеров ставить к станку или, как сегодня у нас, трубы изолировать. У них под воротами всегда безработные торчат. Они их считают мощным стимулом. Катализатором. А если вдуматься, плетка это. Плантаторская. Только во сто крат больнее бьет.
– Но ведь и нехватка рабочих рук тоже беда, – сказал Багрий.
– Беда, – согласился Бунчужный. – Много у нас еще недостатков. И все же Джеггерсы нам завидуют. Понимаете, Андрей Григорьевич, завидуют.
22
Днем отсутствие Галины не тяготило Сергея. Днем он уже привык оставаться наедине со своей пишущей машинкой и магнитофоном. А когда наступала ночь… Теперь, проснувшись, он часто думал, как легко они могли разминуться, он и Галина. Он в тот день мог бы и не выехать в Москву. Ведь он совершенно случайно выбрался раньше на сутки. Да и она – тоже… Заболела одинокая тетка. Тетка болела давно и не очень торопила с поездкой: «Когда ни приедешь, рада буду». И потом, они могли ведь купить билеты на разные поезда… Но случилось так, что они выехали в одно время, одним и тем же поездом и билеты оказались в одно и то же купе.
…И в тот июльский вечер тоже все могло быть иначе.
Был творческий отчет молодых поэтов. Ему поручили руководить этой встречей, и потому он был на сцене. Он видел ее в седьмом ряду и знал, что она будет ждать его у входа.
Была теплая звездная ночь. Неподалеку справа гудела главная улица. И слева тоже гудела: там проходила грузовая автомагистраль.
Они свернули на его улицу. Она была тихая, темная, наполненная теплотой и дурманящим запахом разомлевших от дневного зноя и еще не остывших цветущих лип. Затем они остановились под развесистой липой, продолжая разговаривать, радуясь тому, что можно побыть вместе.
– Почему это мы остановились тут? – спросила она.
– Здесь я живу, – сказал он и предложил просто и непринужденно, как предлагают старому доброму другу: – Зайдемте?
Она согласилась. Щелкнул замок, потом выключатель.
– Заходите, – пригласил он, войдя в коридор, и указал на дверь справа. – Это мой кабинет. Посидите, а я похозяйничаю.
– Вот этого и не надо – хозяйничать. Пожалуйста, – не надо, – попросила она. – Я не хочу.
– Только кофе, – сказал он.
Он принес белую салфетку, тарелочку с сухарями, сахарницу и две чашки.
– Я не хочу, – повторила она.
– Это не просто кофе. Это волшебная смесь по моему рецепту. Вы какой любите – черный или с молоком?
– С молоком, – улыбнулась она.
– Хорошо, я приготовлю вам с молоком.
