– Думаю, что у меня от вас не будет тайн, – сказал Сергей.
– Будут, – возразил Будалов. – Только в закоренелых преступниках или потерявших совесть нет ничего святого. Они готовы или скрывать все, или уж если начинают выкладывать, то делают это до цинизма открыто, выворачивая всего себя наизнанку. У каждого порядочного человека всегда есть что-то сокровенное. Я хочу помочь вам выбраться из большой беды. И хочу это сделать, не нарушая закона. Мне очень важно разобраться во всем. В деле Галины Тарасовны это и легко, и очень трудно. И я прошу вас помочь.
– Я к вашим услугам.
– Повторяю, Сергей Романович: это дело сложное, необычное и в своем роде беспрецедентное. Хочу предупредить, что оно будет осложняться нелепостями, доходящими порой до абсурда. Вы должны спокойно реагировать на это.
– Спрашивайте, – сказал Сергей.
– Меня интересует ваше отношение к тому, что произошло.
– Я понимаю Галину, – сказал Сергей.
– Вы хотите сказать, что готовы оправдать ее?
– Понять не значит оправдать.
– Будучи на ее месте, вы бы поступили так?
– Нет.
– Значит, вы все же осуждаете ее?
– Нет, я понимаю ее.
– Хорошо, – сказал Будалов. – Скажите, это правда, что вы собирались взять ребенка из детского дома?
– Да, собирались, – ответил Сергей и спросил: – А какое это имеет отношение к делу?
– Когда?
– В январе. У нас уже было все договорено и подготовлено. Даже кроватка.
– Что помешало вам?
– Болезнь матери. Если бы не болезнь…
– Часто ли вы с тех пор, как заболела мать, возвращались к вопросу о ребенке?
– Ни разу. – Сергей опять удивился: – Не понимаю. Какое все это имеет отношение к тому, что произошло?
Будалов не отвечал. Он упрямо игнорировал вопросы Сергея.
– Кто еще знает, что вы собирались взять ребенка?
– Мы не делали из этого тайны. Знали и соседи, и сотрудники Галины Тарасовны, и даже сотрудники детского дома… Но скажите же наконец, какое это имеет отношение к делу?
– Неужели вы не догадываетесь?
– Не имею представления.
– Можно ведь предположить, что основной причиной поступка Галины Тарасовны было стремление избавиться от матери, болезнь которой мешала ей взять ребенка.
– Какая чушь!
– Подлость, когда она начинает проявляться, не имеет границ, и вы никогда не знаете, в какие дебри человеческой глупости она может завести.
– Так давайте говорить не о глупостях, – предложил Сергей.
– Давайте, – согласился Будалов. – Но я ведь предупредил, что нам придется сталкиваться с абсурдом. Будет и похлестче этого. Скажите, не было ли у вас разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне лучше бы умереть?
– За последние четыре месяца мы ежедневно говорили о ней.
– Вы уклоняетесь от прямого ответа. Я спрашиваю, не было ли у вас в последнее время разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне, учитывая тяжесть и безнадежность ее состояния, лучше бы умереть?
– Прямо она не говорила об этом, – после долгой паузы произнес Сергей, – но у меня сложилось впечатление, что ее все время преследует такая мысль. Особенно встревожил меня наш разговор вчера утром. – Он коротко передал содержание этого разговора. – Я даже предложил ей уехать куда-нибудь на время.
Будалов молчал, спокойно глядя на Сергея. И тому показалось, что этот человек все знает и только ждет, чтобы он, Сергей, лишь подтвердил то, что уже известно.
– Наш утренний разговор вчера так встревожил меня, что я даже подумал: все ли у нее благополучно с психикой?
– Вы знаете, я тоже подумал: не произошло ли все это в результате какого-то затмения сознания.
– Не смогли бы вы сделать небольшой перерыв, чтобы прочесть вот этот рассказ? – спросил Сергей, вынимая из портфеля рукопись.
