Когда его слуга через некоторое время проснулся, то очень испугался, увидев, что чаша пуста, а на бороде хозяина белеют капли молока. Он начал было горько упрекать себя, но потом сказал сам себе, что вряд ли больному, от которого отказались все врачи, станет хуже от отравленного молока. Больной, однако, весь покрывшись потом, спал глубоким сном, от которого очнулся только на следующий день.
Слуга подивился розовым щекам своего хозяина, который потребовал завтрак и явно чувствовал себя намного лучше. Через несколько дней он полностью выздоровел, к нему вернулась радость жизни, а вместе с ней и гнев. Спустя некоторое время он разыскал врача, отвернувшегося от него, и стал осыпать его упреками. Но тот оправдался, сказав: «Только немедленный прием отрыгнутого ядовитой змеей мог спасти тебя. Но скажи мне, где бы мы это смогли раздобыть?! Один Бог знает, как ты смог выздороветь».
«Не только Бог, – подумал слуга, который все слышал. – И я знаю, как выздоровел мой хозяин. А двух свидетелей вполне достаточно».
Когда Мануэл закончил этот рассказ, наступила наводящая на размышления тишина, именно такая наступала всегда, когда старый Мигел заканчивал свои истории.
Повернувшись к Марии, Мануэл сказал:
– Как видишь, три совсем не обязательно.
Мария медленно подползла к своему рассказчику историй, гибко, как кошка, прильнула к нему и прошептала на ухо:
– И трех недостаточно. Достаточно почти не бывает. Наша договоренность остается.
И Мария продемонстрировала Мануэлу искусство любви, в чем она была мастерица, но только для него одного, и она не знала усталости.
Когда Мария на следующее утро выпрыгнула из постели, открыла занавески и, смеясь, стянула с Мануэла одеяло, он подумал о триединстве рабби Гавриила.
Разговор завязался быстро. Англичанин, который в качестве гостя университета уже несколько дней пребывал в Коимбре, присоединился к компании студентов, потому что в этот субботний вечер в трактире все равно не было другого места. Он заказал жаркое из птицы со шпиком и салатом из яиц, яблок и апельсинов. У Мануэла потекли слюнки, но жаренные на гриле сардины, которые хозяин поставил на стол всем остальным, тоже оказались неплохи.
Чужеземец был любопытен, хотел как можно больше узнать о стране и о городе с его университетом, он журналист-путешественник, наслаждается здесь мягким климатом юга, в то время как на его острове, рассказывал он, постоянные дожди. Без родины» однако, ему трудно обходиться, учитывая некоторые местные недостатки.
– И какие же? – поинтересовались студенты.
– На самом деле, я нигде не видел такого вшивого народа, как здесь, в Португалии.
Студенты ухмыльнулись, не совсем понимая, что он имел в виду.
– Well, – начал он свою речь. – Однажды я вышел погулять по Лиссабону, чтобы увидеть что-нибудь новенькое, и стал свидетелем одной чрезвычайно странной сцены. Я увидел двух человек, сидящих на улице, у каждого на плечах был большой павиан, который чистил ему голову, кишевшую вшами. Я подошел к ним и узнал, что павианы весьма пригодны для таких дел. Человек, коему они принадлежали, таким способом зарабатывает себе на жизнь, и за каждую голову, все равно с короткими или с длинными волосами, которую чистят его обезьяны, он требует двадцать рейсов, что по-нашему приблизительно три полупенса. Well, это все же лучше, чем чужая голова на коленях, которую нужно, избавить от наглых «квартирантов».
Хозяин, разносивший выпивку, услышал этот рассказ и сказал насмешливо:
– Не в обиду будь сказано, если бы у меня на голове была ваша very british медная шляпа, я бы чесался и без этих «квартирантов». И кроме того, раз уж вы интересуетесь нашей страной, то запомните: что в Лиссабоне в моде, нас здесь, в Коимбре, не интересует.
Тут англичанин постарался всем разъяснить, что речь шла о низших слоях населения, стал рассказывать о своих путешествиях и оказался исключительно остроумным человеком, которому весь стол внимал с большим удовольствием. Так, он рассказал, что в Лондоне составили себе в корне неверное представление о португальских бабах, поскольку полагали, что они серьезны и необщительны.
– Господа! Мистер Вольтер был совершенно прав в своем суждении о бабах южных стран. Дело в том, что на севере у баб в жилах – молоко, а на юге – ртуть. Конечно, тут не следует понимать Меркурия в медицинском смысле. Я имею в виду, что на юге бабы такие же летучие, как этот металл.
– Такие же летучие, как и все, что представляется важным, – сказал один из студентов. – Любовь, вино, денежки.
– Не говорите при мне о деньгах! – сказал англичанин. – Лучше посоветуйте, что мне делать.
– Вас что, ограбили?
– Гораздо хуже. В одной лиссабонской кофеине я ссудил одному прилежному компаньону по выпивке один моидор, что составляет почти два стерлинга. И я боюсь, что он и не вспомнит об этом, когда я вернусь туда через несколько дней.
– У вас были свидетели?
– К сожалению, нет, и я опасаюсь, что он будет отрицать, что вообще что-то получил от меня.
Мануэл, до сих пор не производивший впечатления человека, которого бы восхищали разглагольствования англичанина, тут наклонился вперед и сказал:
– В таких случаях есть одно апробированное средство. Когда вы встретитесь с ним еще раз, постарайтесь сделать так, чтобы ваш разговор услышал еще кто-нибудь. Вы должны в присутствии этого третьего человека вскользь упомянуть, что вам задолжали десять золотых.
– Но он мне должен только один золотой.
– Именно об этом, – сказал Мануэл, – и будет кричать ваш должник. А посетители услышат и подтвердят.
Вокруг все изумились. А англичанин остался стоять с открытым ртом.
– Well, – сказал он, когда снова обрел дар речи, и заказал всем вина.
– Ах, дедушка, – бормотал себе под нос Мануэл, возвращаясь домой, – это все твои истории, которые еще пригодятся мне или другим. Как бы мне хотелось знать, слышишь ли ты меня сейчас со своего облака…
Что это было, привидение или что-то другое? «Я прошу тебя, хотя тебе это будет непросто, верить мне, доверять нашей любви… Я найду выход…»
Мария уехала. Письмо от нее – всего лишь пара строчек, расплывшихся от слез, из которых следовало, что она вместе со всей семьей отправляется в Порту. «Только Бог ведает, на какое время».
Мануэл, сбитый с толку, смотрел на бумагу. Потом шатался по улицам, спотыкался о мостовую, наконец оказался в своей комнате, бросился на матрас и долго лежал, уставившись на дыру в нем, без каких-либо чувств, потом заснул, к утру проснулся. Дождь лил как из ведра. Ему все это привиделось? На столе лежало письмо. Он выскочил из дома и через мост побежал к другому берегу мимо Конвенто-де-Санта-Клара-а- Велья с наполовину утонувшей в речном песке монастырской церковью, через размокшую дорогу прямо к Фонте-дош-Аморес. Он сел на корточки, опустил голову на колени и взвыл. К шуму дождя и плеску волн примешались его душераздирающие рыдания. Через некоторое время распогодилось, на небе появилось теплое послеобеденное солнце, и Мануэл вытер свое заплаканное лицо. Он уставился на «Источник слёз», и ему почудилось, будто сквозь шум воды он услышал стихи Камоэнса, рассказывающие о любви, о любви дона Педро к Инеш ди Кастро, нашедшей свой внезапный конец на этом самом месте.
И история совершенного здесь убийства ожила перед ним. Кошмарная история. Единственная из рассказанных дедом, которая всякий раз вызывала в нем неприятное чувство. Женщины при этом регулярно рыдали, и столь же регулярно пара стариков печально вторила им.
Мануэл пристально смотрел на источник, сопротивляясь образам, поднимавшимся из него, но был не в силах прогнать их. Он видел, как убийцы, нанятые королем Алфонсу, здесь, на этом самом месте, догнали, преследуя, возлюбленную его сына Педро и закололи насмерть. И как потом Божий суд и
