Чехов без глянца

наук:

— А. П., как вы пишете? Так же по многу раз пере­писываете, как Толстой, или нет?

А. П. улыбнулся.

— Обыкновенно пишу начерно и переписываю на­бело один раз. Но я подолгу готовлю и обдумываю каждый рассказ, стараюсь представить себе все подробности заранее. Прямо, с действительнос­ти, кажется, не списываю, но иногда невольно вы­ходит гак, что можно угадать пейзаж или мест­ность, нечаянно описанные...

Василий Иванович Немирович-Данченко (1844/ 1845 по новому стилю-1936), прозаик, поэт, журна­лист, военный корреспондент: Я раз его видел за работой.

В Ницце, в русском пансионе, наши комнаты были рядом.

Вечером я вернулся и вспомнил, что он просил ме­ня заглянуть к нему. У него все тонуло во мраке. Только и было свету, что иод зеленым абажуром не­большой лампы посредине. Начатый лист бумаги. Всматриваюсь: в потемках, в углу, едва мерещится Антон Павлович.

— Сейчас...

Встал, подошел к столу, вычеркнул строчку и опять В свой угол. ^я хотел уйти.

— Погодите.

^с Гри минуты, опять Чехов у стола, наскоро на­бросал что-то р *'

ко 'Л^{>АНя 1} РУД'⁰ пишется... Вообще, писать не лег жасно легко думать, что именно напишешь. ^ется' ^всего и остается переписать на бумагу

готовое. А тут-то и пойдет московская мостовая. О каждый булыжник спотыкаешься. А иногда вдруг, как по рельсам, целые страницы!.. По-старому, по­жалуй, в вдохновение бы поверил. Только такие страницы не очень удачны выходят.

Александр Иванович Куприн:

В последние годы Чехов стал относиться к себе все строже и все требовательнее: держал рассказы по нескольку лет. не переставая их исправлять и переписывать, и все-таки, несмотря на такую кропотливую работ)¹, последние корректуры, воз­вращавшиеся от него, бывали крутом испещрены знаками, пометками и вставками. Для того чтобы окончить произведение, он должен был писать его не отрываясь. «Если я надолго оставлю рас­сказ, — говорил он как-то, — то уже не могу потом приняться за его окончание. Мне надо тогда начи­нать снова».

Борис Александрович Лазаревский:

Я облокотился на его письменный стол, на кото­ром лежала какая-то рукопись.

— Меня интересует, много ли вы перечеркиваете, когда пишете. Можно посмотреть? — спросил я.

— Можно.

Я подошел к стол)' с другого конца. Обыкновенный лист писчей бумаги был унизан ровными, мелкими, широко стоящими одна от другой строчками. Слов десять было зачеркнуто очень твердыми, правиль­ными линиями, так что под ними уже ничего нель­зя было прочесть.

Александр Иванович Куприн:

Представляю также себе и его почерк: тонкий, без нажимов, ужасно мелкий, с первого взгляда — не­ брежный и некрасивый, но, если к нему пригля­деться, очень ясный, нежный, изящный и харак­терный, как и все, что в нем было.

Михаил Осипович Меньшиков:

Художественная память его была невероятна. Чув­ствовалось. что он наблюдает постоянно и нена­ сытно: как фотографические аппараты, его органы чувств мгновенно закрепляли в памяти редкие сце­ны, выражения, факты, разговоры, краски, звуки, запахи. Нередко в разговоре он вынимал малень­кую записную книжку и что-то отмечал: «это нужно запомнить».

Александр Иванович Куприн:

Я не хочу сказать, что он искал, подобно другим пи­сателям. моделей. Но мне думается, что он всюду и всегда видел материал для наблюдений, и выхо­дило у него это поневоле, может быть часто про­тив желания, в силу давно изощренной и никогда не искоренимой привычки вдумываться в людей, анализировать их и обобщать. В этой сокровенной работе было для него, вероятно, все мучение и вся радость вечного бессознательного процесса твор­чества.

Вячеслав Андреевич Фаусек (1862-?), журналист: Как-то затеялся разговор о художественном творче­стве, и я спросил Антона Павловича, какой психо­логии творчества подчиняется он сам? Пишет ли ^лк>Дей с натуры, или персонажи его рассказов явля- ^Ю1СЯ Результатом более сложных обобщений твор­ческой мысли?

Я никогда не пишу прямо с натуры! — ответил ^ОН Павлович, ^прочем, это не спасает меня как писателя от оторых неожиданностей! — прибавил он. — > ается, что мои знакомые совершенно неосно­ вательно узнают себя в героях моих рассказов и обижаются на меня!

Петр Алексеевич Сергеенко:

В памяти у меня осталось одно замечание Чехова. Когда я сказал ему, что, вероятно, Ялта даст ему но­ вые краски для его работы, Чехов возразил:

— Я не могу описыва ть переживаемого мною. Я дол­жен отойти от впечатления, чтобы изобразить его.

Александр Семенович Лазарев:

Среди писательских заветов Чехова восьмидесятых годов неизменным было предостережение против тенденциозности писаний. В те годы Чехов был страшным врагом тенденциозности и возвращался к этому вопросу с каким-то постоянным и странным упорством <...>. Каждый раз наш разговор на эту те­му заканчивался фразой Чехова:

— И что бы там ни болтали, а ведь вечно лишь то. что художественно!

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Су­мы, 30 мая 1888 г.:

Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как Бог, пессимизм и т. п. Дело бел­ летриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили или думали о Боге или пессимизме. Художник должен быт», не судьею сво­их персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Я слышал беспоря­дочный, ничего не решающий разговор двух рус­ских людей о пессимизме и должен передать это» разговор в том самом виде, в каком слышал, а де­лать оценку ему будут присяжные, т. е. читатели. Мое дело только в том, чтобы быть талантливым, т. е. уметь отличать важные показания от не важ­ных, уметь освещать фигуры и говорить их языком-

Щеглов-Леонтьев ставит мне в вину, что я кончил рассказ фразой: «Ничего не разберешь на этом све- _те!» По его мнению, художник-психолог должен ра­зобрать, на то он психолог. Но я с ним не согласен. Пишущим людям, особливо художникам, пора уже сознаться, что на этом свете ничего не разберешь, как когда-то сознался Сократ и как сознавался Воль­тер. Толпа думает, что она все знает и все понимает; и чем она глупее, тем кажется шире ее кругозор. Если же художник, котором)'толпа верит, решится заявить, что он ничего не понимает из того, что ви­дит, то уж это одно составит большое знание в об­ласти мысли и большой шаг вперед.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Москва, 27 октября 1888г.:

Что в его сфере нет вопросов, а всплошную одни только ответы, может говорить только тот, кто ни­ когда не писал и не имел дела с образами. Худож­ник наблюдает, выбирает, догадывается, компону­ет — уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выби­рать. <...>

Гребуя от художника сознательного отношения ^к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два поня­тия: решение вопроса и правильная постановка во­проса. Только второе обязательно для художника. В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют, по­тому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, решают пусть присяжные, каждый на свой вкус.

Тат

Кчк^{На Львовна} Щепкина-Купе рник: