Чехов без глянца

кране, когда в него попадает воздух, — заклокота­ло что-то. Когда я повернулся, то увидел, что Ан­тон Павлович, поддерживаемый Ольгой Леонар­довной, перелег на бок и тихонько опускается на свои подушки. Мне показалось, что ему захоте­лось прилечь после тяжелого приступа дыхания. В комнате было тихо, никто не говорил, а прите­ненный свет лампы придавал обстановке жуткое 493

впечатление. Доктор не отходил от Антона Пав­ловича и молча держал его за руку. Мне не прихо­дило в голову, что он следит все время за пуль­сом. Прошло несколько минут полного молчания, и мне казалось (я был так далек от мысли возмож­ной смерти Чехова), что теперь все, слава Богу, ус­ покоилось и пережитые волнения уже являются делом прошлого.

Григорий Борисович Иоллос. Из письма В. М. Собо­левскому. BadeueeiLiep. 5 июля 1904 г.: Последние его слова были: «Умираю», и потом еще тише, по-немецки, к доктору: «Ich sterbe»... Пульс становился все тише... Умирающий сидел в постели, согнувшись и подпертый подушками, потом вдруг склонился на бок, — и без вздоха, без видимого внешнего знака, жизнь останови­ лась. Необыкновенно довольное, почти счастли­вое выражение появилось на сразу помолодевшем лице.

Лев Львович Рабенек:

В это время доктор тихо опустил руку Антона Пав- ловича, отошел от него, приблизился ко мне (я стоял в ногах кровати), отвел меня в глубь комна­ты и вполголоса сказал:

— Alles ist zu Ende, Herr Tschechoff ist gestorben, wollen Sie bitte das der Frau Tschechoff mitteilen![21] Я был поражен и мог только вымолвить:

— 1st das wahr Herr Doktor?

— Leider. Ja![22] — ответил он, сам, видимо, превоз­могая свое волнение и глубоко переживая проис­шедшее.

Весь наш этот разговор велся полушепотом. Ольга Леонардовна не обращала на нас внимания и продол­жала лежать поперек своей кровати, все еще поддер­живая Антона Павловича, не догадываясь, что все уже кончено. Я тихонько подошел к ней. тронул ее за плечо и сделал знак, чтобы она поднялась. Она осто­рожно освободила свои руки из-под спины Антона Павловича, поднялась и подошла ко мне. Я. с трудом удержив;ш свои внутренние переживания, полушепо­том сказал ей: «Ольга Леонардовна, голубушка моя, доктор сказал, что Антон Павлович скончался»... Бедная Ольга Леонардовна в первую минуту как бы окаменела, таким страшным и неожиданным ока­зался удар, а затем в каком-то исступлении наброси­лась на доктора, схватила его за воротник пиджака, начала его грясти что есть сил и сквозь слезы по­вторяла по-немецки:

— Doktor es ist nicht wahr, sagen Sie doch Doktor, dass ist nicht wahr!

С большим трудом нам с доктором удалось мало-по- малу ее успокоить и привести в себя. Доктор оста­вался еще какое-то время в комнате, затем, ухода и сознавая, как Ольга Леонардовна тяжко принима­ет смерть своего мужа, просил меня убрать со стола все острые вещи, наподобие ножей, и не оставлять ее одну, а побыть с ней вместе до утра. Рано утром он обещал вернуться со своей женой и увезти Ольгу- Леонардовну к себе домой, пока покойник не будет вымыт и одет.

Григорий Борисович Иоллос. Из письма редактору газеты •<Русские ведомости» В. М. Соболевскому. Баден- вейлер, j июля 1904 г.:

Сквозь широко раскрытое окно веяло свежестью и запахом сена, над лесом показывалась заря. Кру-

¦ Доктор, это неправда, доктор, скажите, что это неправда! (ш-м.) 495

гом ни звука — маленький курорт спал; врач ушел, в доме стояла мертвая тишина; только пение птиц доносилось в комнату, где, склонившись на бок, от­дыхал от трудов замечательный человек и работник, склонившись на плечо женщины, которая покрыва­ла его слезами и поцелуями.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

И страшную тишину ночи нарушала только как вихрь ворвавшаяся огромных размеров черная ночная ба­бочка, которая мучительно билась о горящие элек­трические лампочки и металась по комнате.

Лев Львович Рабенек:

Влетевшую большую черную ночную бабочку пом­ню очень ясно, только сейчас не смогу сказать, вле­тела ли она в комнату до смерти Антона Павловича или сейчас же после его кончины.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

Ушел доктор, среди тишины и духоты ночи со страшным шумом выскочила пробка из недопитой бутылки шампанского... Начало светать, и вместе с пробуждающейся природой раздалось, как первая панихида, нежное, прекрасное пение птиц, и донес­лись звуки органа из ближней церкви. Не было зву­ка людского голоса, не было суеты обыденной жиз­ни, были красота, покой и величие смерти...

Лев Львович Рабенек:

С уходом доктора я уговорил Ольгу Леонардовну выйти и сесть на балкон. Я вынес из комнаты два кресла. Мы сели. Ночь была теплая, приятная. Заря уже сильно занялась, птички начали перекликаться в парке. Надвигался чудный рассвет, затем наступи­ло утро.

Мы сидели молча, потрясенные происшедшим, ино­гда только перебрасывались своими недавними воспоминаниями об Антоне Павловиче. Ольга Лео­нардовна вдруг заметила: «А ведь знаете, Левушка, мы с вами Антону не костюмы, а саваны заказыва­ли». Рано утром пришли доктор с женой, чтобы увезти к себе Ольгу Леонардовну. С трудом удалось настоять, чтобы она покинула комнату покойного. Я обещал ей присмотреть за всем и прийти за ней, когда все будет кончено.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

И деньги, и костюм были присланы на другой день после его смерти.

Лев Львович Рабенек:

Примерно около пя т часов вечера я пришел к док­тору за Ольгой Леонардовной, и мы вместе пошли в отель.

Мы вошли в комнату покойного. Вечерний сол­нечный свет едва проникал в нее через спущен­ные на окнах и балконной двери жалюзи. Покойный лежал на постели, уже обложенный цве­тами. со скрещенными руками на груди и с выраже­нием полного покоя на лице.

Григорий Борисович Иоллос. Из письма редактору газеты «Русские ведомости» В. М. Соболевскому. Баден- вейир, з июля 1904 г.:

В виде особой любезности к beriihmter russischer Schriftsteller хозяин отеля согласился оставить те­ло в комнате, но в следующую ночь его тайком, че­рез задние коридоры, вынесли в часовню, где оно останется до отхода поезда в Россию.

Лев Львович Рабенек:

В ночь на 3/16 июля тело Антона Павловича долж­но было быть перенесено из гостиницы в местную

маленькую часовню, причем это должно было про­изойти поздно ночью, когда все в отеле уже спят. Ночной швейцар пришел известить нас с братом, что носильщики пришли. Мы вошли в комнату Ан­ тона Павловича. При нас эти люди внесли вместо обычных носилок большую, длинную бельевую корзину. Я помню, как брата и меня этот способ перенесения глубоко оскорбил. Мы безмолвно должны были смотреть, как останки нашего люби­мого русского писателя переносятся в бельевой корзине.

Переносчики бережно подняли тело и стали укла­дывать его в корзину, но, к удивлению, длина этой корзины все же не оказалась достаточна, чтобы те­ло могло лечь вполне горизонтально и пришлось его пристроить в полулежачем положении. Наблюдая за переносчиками, укладывавшими те­ло покойного, мне одну минуту показалось, что я вижу на лице Антона Павловича едва заметную улыбку, и мне стало чудиться, что он ухмыляет­ся тому, что судьба и на этот раз не смогла разлу­чить его с юмором, устроив перенос его тела не по-обычному, а в бельевой корзине. Мы вынесли корзину с телом Антона Павловича на улицу. Ночь была темная. Переносчики стали двигаться по до­роге к часовне. Путь освещали два идущие по бо­кам факельщика. Придя в часовню, мы с братом уложили тело Антона Павловича на место, уготов­ ленное для покойного, обложили его цветами и, молитвенно простившись с ним, пошли домой.