— Вот этого я и ждал, Трейси, — произнес Тай хрипловатым голосом. Он немного помолчал. — Если тебе будет удобнее говорить, прогуливаясь верхом на лошадях, то можно сделать и так. Или пройтись. Или просто остаться здесь.
Ему хотелось, чтобы она чувствовала себя раскованнее, но было ясно, что он настроен узнать все. Неизбежность этого тяжким грузом давила на Трейси. А может, он и прав. Может, она слишком долго хранила свои тайны. Они и вправду выросли до небес. Они как мина с запущенным часовым механизмом, который нельзя остановить.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Трейси застегнула блузку. Поговорить все-таки лучше в доме. Тогда, если Тай не захочет видеть ее после этого, можно будет просто собрать вещички и уйти.
Тай сел на диван, а Трейси примостилась на журнальном столике перед ним, до боли сжав ладони, не в силах встретиться с Таем глазами.
— Ну, что же случилось сегодня, Трейси? Из-за чего ты так нервничаешь?
Она подняла на него глаза, но тут же отвела.
— Рамона заявилась в мою квартиру, когда я была там. Ей позарез нужны деньги и я. Если ты имеешь хоть какое-нибудь представление о моей маме, то знаешь, что она всегда получает то, что ей нужно.
— Она и тебя может получить?
Вопрос был резонным, но Трейси догадалась, что ответ Таю и так ясен.
— Нет, ни за что, — ответила она и почувствовала, что ее нервное возбуждение проходит.
Что бы ни случилось, как бы Тай ни отреагировал, на сей раз она все ему расскажет. Она так устала носить это в себе, так извелась от той власти, которую прошлое возымело над ней, так измучилась от страха, что все откроется! Она презирала свой образ жизни, свои поступки. К этому не будет возврата. Но если Тай хоть отчасти окажется тем человеком, каким она его представляла — таким, каким ей хотелось, чтобы он был, — он должен обо всем узнать.
— Может, тебе станет легче, если ты узнаешь: я выяснил многое, мне известно, что твоя мама использовала в своих целях многих мужчин, что она использовала и тебя.
Трейси еще крепче сцепила руки.
— Ты разузнал о ней, но, наверное, не стал наводить справки обо мне, о том, что я вытворяла. — Ей наконец удалось заставить себя встретиться с Таем взглядом и не отводить глаз несколько мгновений. — Я была лгуньей и воришкой и пособничала ей. Я делала то, что она велела, и никому не признавалась. Сначала потому, что некому было говорить. А позже потому, что мне стало стыдно. У меня никого, кроме нее, не было, и я боялась, что она бросит меня где-нибудь на дороге или ее арестуют и отправят в тюрьму. — Трейси почувствовала, что к ней возвращается прежняя неловкость, и беспокойно отвела глаза. — Ты и представить не можешь, как страшно оказаться в еще более бедственном положении, когда твоя жизнь и так сущий кошмар. А когда уверуешь, что ты такая никчемная, что даже собственная мать поговаривает о том, как бы избавиться от тебя, то постараешься делать все, что она велит, даже если тебя постоянно мучает совесть.
От Тая веяло таким ледяным безмолвием, что Трейси готова была совсем упасть духом. Она чувствовала, как к голове прилила кровь и резко ударила в глаза.
— К тому времени, когда мне исполнилось четыре года, я уже крала драгоценности в ювелирных магазинах и универмагах. Капризный ребенок, устраивавший истерики и переворачивавший поднос с дорогими украшениями, только что вынутыми клерком из ящика с замком, поднимал жуткую сумятицу, которая вызывала у окружающих раздражение, однако оказывалась весьма эффективной. Если девчушку поймают с дорогим украшением в руке или в кармане, это простительно, ведь ей только четыре года. Слишком мала, чтобы знать, что хорошо, а что плохо. А уж мамочка ее в таком ужасе, чувствует себя такой виноватой! — Трейси поднялась, не в состоянии усидеть на месте. — Я была самой расфранченной девочкой в Техасе. Когда я входила в примерочную, под пальто на мне были вещички из магазина «Общества бережливости», но когда выходила — что-нибудь с иголочки, нарядное и дорогое. Когда мы останавливались в чьем-либо доме, я должна была шарить в ящиках и шкатулках с ювелирными украшениями, пока все были заняты в других комнатах. И я очень преуспела во вранье, изрядно натренировалась разыгрывать непонимание. «Видела ли я это? Нет. Как оно выглядит? Похоже, очень красивое. Можно будет посмотреть, когда найдете?» — Трейси обхватила себя руками и тяжко вздохнула. — Мне была уготована впечатляющая карьера врушки и ворюги, пока наконец у меня не появилась подружка. Это было во втором классе, и ее звали Эмми Джин. Ее нисколько не огорчало, что я почти не открывала рта, потому что она сама была очень говорливой, болтала обо всем на свете. Мне нравилось ее слушать, меня приводило в восхищение то, что она такая беззаботная и счастливая. И вот как-то однажды пропал сломанный амулет с ее браслета, который она оставила на парте. Она объяснила мне, что плачет, потому что амулет был ей особенно дорог и она надеялась, что ее мамочка отдаст его в починку, а его вот украли. «Вот почему Господь Бог не любит, когда воруют, — сказала она. — Он и ложь не любит, потому что и то и другое приносит людям вред, а ему хочется, чтобы мы по-доброму относились к ближнему».
Трейси умолкла, стоя спиной к Таю. На нее нахлынули воспоминания, погрузив в такое грустное состояние, что она долго не могла говорить.
— Я вернула амулет: бросила его на пол рядом с партой и ногой подтолкнула к ножке стула, чтобы казалось, будто он упал с парты, а Эмми Джин просто не заметила. Но то, что она сказала, все время не выходило у меня из головы. Я знала, что есть Бог, но я и представления не имела, что ему что-то может не нравиться, что он даже может чего-то не любить или что ему есть дело до того, как мы относимся друг к другу. Все выходные я не могла ни есть, ни спать, потому что мне было ужасно стыдно, и я считала, что попаду в ад. В конце концов я заявила Рамоне, что мы занимаемся плохими вещами и я больше не стану этого делать. Но я находилась всего лишь на расстоянии вытянутой руки от нее, и мне она показалась пострашнее Бога. Я вновь начала есть и спать, но меня уже не покидало чувство стыда, потому что ложь и кражи не прекратились, пока Рамона не придумала, как заарканивать богатеньких мужчин.
Злясь на саму себя, не находя себе места, еле живая из-за нервного напряжения, Трейси вновь принялась шагать по комнате.
— Таким было детство. Начались связи Рамоны с мужчинами, но я не придавала этому значения. И только тогда, когда один из ее дружков набросился на меня, я поняла, что меня ловко подставили. Мне тогда не исполнилось и шестнадцати лет. Не думаю, что изнасилование входило в замыслы Рамоны, но никогда не смогу ответить на этот вопрос с полной уверенностью. Я не могла признаться Сэму, я никому не могла признаться. Рамона внушила мне, будто я сама виновата, а у Сэма слишком плохое здоровье, чтобы рассказывать ему об этом. Он прожил еще шесть лет, и каждый день я была в страхе, что он узнает обо всем.
Движения Трейси стали более энергичными.
— Рамона вынашивала и претворяла в жизни планы вымогательства без моего участия, за исключением одного раза, но я долгое время оставалась в полном неведении. Это имело отношение к изнасилованию. Если хорошенько подумаешь, то догадаешься, в чем заключался план.
Ей не хватило духу сказать Таю прямо, что Рамона выудила из насильника тысячи долларов. Плата за молчание в течение четырех лет. Потом случилась автокатастрофа, и тот человек погиб.
Трейси остановилась, судорожно вздохнула и глянула в сторону Тая. Он сидел, подавшись вперед, опершись локтями на бедра и спокойно наблюдая за ней. Выражение его глаз и лица было непроницаемым, разве что мрачнее, чем обычно, и суровее, чем когда бы то ни было.
Возможно, она чрезмерно сгустила краски, рисуя себя в облике жертвы. Ей не надо было говорить о той роли, которую сыграла во всем Рамона, потому что это отчасти снимало вину с нее, Трейси. А ее-то следовало винить. Ребенок порешительнее и с более четкими представлениями о том, что так и что не так, не стал бы поступать плохо и нашел бы в себе смелость противостоять матери, несмотря на суровые последствия. Но она была слишком жалкой и запуганной, чтобы проявлять характер и порядочность.
Когда Трейси собралась с духом, чтобы продолжить, голос ее звучал глухо.
