— Когда-нибудь я сам отвезу тебя в Шрусбери, — пообещал он тихо, чтобы слышала только она.
Ронуин глубоко вздохнула и обратилась к брату:
— Сколько времени ты там пробудешь?
— Неделю, не больше, — заверил Глинн.
— Смотри, чтобы никто не узнал, чей ты сын, — предупредила она.
— Пусть назовется Глинном Торли, моим родичем, — предложил Эдвард. — Все посчитают, будто он мой побочный отпрыск, а поскольку за ним присматривает священник, подумают, что его мать умерла.
— Превосходно! — обрадовался юноша. — Когда мы выезжаем, отец Джон?
— Можно мне хотя бы переночевать в замке, сын мой? — пошутил священник, и Глинн расцвел улыбкой.
Сестра, улыбнувшись, покачала головой.
— Пусть От и Дьюи ни на шаг от тебя не отходят, — наказывала она. — И беспрекословно слушайся отца Джона.
Если я узнаю о каких-то проделках, больше ни одного путешествия!
Глинн с готовностью закивал.
На следующее утро он отбыл вместе с маленьким отрядом, едва махнув сестре рукой на прощание. Ронуин, к своему изумлению, всхлипнула, и Эдвард поспешно обнял ее за плечи. На этот раз она не отстранилась.
— Ничего, жена, скоро он вернется, — утешал ее муж.
— Ты прав, он растет, — признала она. — О Эдвард, что я стану делать, когда в один прекрасный день он покинет меня навсегда? Я так привыкла приглядывать за ним!
— Станешь воспитывать наших детей, чтобы и они со временем превратились в столь же умных и добрых молодых людей, как твой брат, — уверенно предсказал он.
— Наших детей? — поразилась Ронуин. — Но у нас нет детей, господин.
— И не будет, пока ты не сумеешь превозмочь свои страхи, — спокойно ответил Эдвард. — Знаю, наша брачная ночь стала для тебя тяжким испытанием, но пойми, так было необходимо. Неужели ты хотела бы, чтобы твой отец все это время жил с нами? — Смеясь своей шутке, он повел ее в зал.
— Кровь Христова, ни за что! — воскликнула она.
— Как по-твоему, моя валлийская дикарка, ты уже доверяешь мне настолько, чтобы снова пустить в свою постель?
Теперь, в отсутствие твоего брата, мы можем возобновить супружеские отношения.
— Позволь мне подумать, — прошептала она.
— У тебя было почти шесть месяцев на раздумья, — чуть раздраженно напомнил он. «Да что это с ней творится?»
— Значит, ты снова принудишь меня, господин? — рассердилась она. — У меня, конечно, не хватит сил противостоять тебе, но я возненавижу тебя за это! Я не вынесу, если мной овладеют грубо и безжалостно!
— Поверь, Ронуин, когда оба любовника чувствуют страсть, они владеют друг другом и их наслаждение полно и взаимно, — терпеливо объяснял Эдвард, уже начавший выходить из себя. Каждый раз, когда речь заходила о постели, она вела себя так, словно он чудовище!
— В нашу брачную ночь я испытала боль, страх и отвращение, — честно призналась Ронуин. — Когда ты накрыл мое тело своим, я начала задыхаться и чувствовала себя беспомощной перед твоей похотью, от которой не было спасения. Не знаю, сумею ли справиться со своими ощущениями.
— Нам незачем спешить, Ронуин. Прежде чем соединиться с твоим телом, я буду ласкать тебя. Ты тоже можешь дотрагиваться до меня, жена. Пусть это сначала произойдет не в нашей кровати, и мы не станем раздеваться. Тогда ты будешь меньше бояться.
— Это всегда так больно? — не выдержала Ронуин.
— Нет, только в первый раз, когда девушка лишается невинности, но не потом, когда муж постоянно вонзает свое любовное копье в ее ножны, — пояснил Эдвард.
Ронуин немного помолчала. Вряд ли она когда-нибудь преодолеет брезгливость и ужас перед этой его страстью, но все-таки должна попытаться. Эдвард — человек добрый и невероятно терпеливый. Другой на его месте не стал бы слушать протестов жены.
— А ты сумеешь не торопить меня, господин мой? — спросила она.
— Постараюсь, — кивнул он.
— Тогда я согласна.
— Почему ты так страшишься этого? — допытывался Эдвард.
Ронуин пожала плечами.
— Сама не знаю, хотя понимаю, что твои желания вполне естественны, как и все происходящее между мужчиной и женщиной. Я казалась себе такой бессильной и никчемной в нашу брачную ночь. Моя мать с готовностью принимала ап-Граффида и, похоже, разделяла его пыл. Она жила им одним, и поэтому мне приходилось присматривать за Глинном. И хотя позже наш родич и его люди взяли нас на свое попечение, я всегда была сама себе хозяйкой. Хотела ездить верхом — и они меня научили. Решила стать воином — и они согласились показать мне, как владеть оружием. Мы даже играли в кости, хотя воины нечасто соглашались садиться со мной, потому что я вечно их обыгрывала. Я в любую минуту могла позаботиться о себе. Но в ту ночь ты овладел мной, и это было невыносимо, — призналась Ронуин, кусая губы. — Прости, Эдвард, мне очень жаль.
— Но мужчина и должен быть господином в брачной постели, — медленно выговорил Эдвард, безуспешно пытаясь понять жену. Какая непокорная упрямица досталась ему!
Он был почти влюблен в Ронуин и все же не знал, сможет ли быть счастлив с женщиной, постоянно требовавшей от него чего-то неведомого и отказывавшейся исполнять супружеские обязанности.
— Но почему?! — воскликнула Ронуин.
— Почему? Да потому, что так было всегда. Разве не этому учит нас церковь? И разве Господь не создал сначала Адама?
— И, поняв свою ошибку, — тут же возразила Ронуин, — вылепил из его ребра Еву, как говорила моя тетка аббатиса.
— Ты слишком независима для женщины, — с притворным отчаянием вздохнул он, не в силах сердиться на нее.
— Так меня воспитали, господин, — тихо заметила она.
— Будь и впредь такой, только не в нашей постели.
Там я прошу тебя следовать за мной, Ронуин. Я понял, что мои чувства к тебе не имеют ничего общего с похотью, пусть и продолжаю желать тебя. Наверное, это и называется любовью.
С этими словами он взял ее руку и, подняв к губам, поцеловал — сначала тыльную сторону, а потом и ладонь. Влажное тепло его губ вызвало у Ронуин озноб, но она решила, что это не так уж неприятно, и не отстранилась. Эдвард притянул ее к себе и тихо попросил:
— Положи голову мне на грудь, Ронуин, и постой так немного.
Он обвил ее руками, но сжал совсем некрепко, так что она в любую минуту могла вырваться.
— Как ты прекрасна, Ронуин, дочь Ллуэлина! Твои волосы — как лунный свет, сплетенный с солнечными лучами, и мягче пуха.
Ее щека покоилась как раз в том месте, где билось его сердце, и Ронуин с удовольствием вдыхала мужской запах.
Эдвард осторожно приподнял ее подбородок.
— А твои глаза зеленее изумрудов, жена моя.
— Что такое изумруды? — полюбопытствовала она.
— Зеленые камни в рукояти моего меча.
— Ты сравниваешь мои глаза с камнями? — удивилась Ронуин, не уверенная, что ей понравился комплимент.
— Конечно, — рассмеялся Эдвард, слегка коснувшись ее губ своими. — Изумруды бесценны, а твои глаза ослепляют.
Губы Ронуин горели — совсем как в тот день, когда он поцеловал ее у алтаря. Странно, но приятно…
