Александра кашлянула, намекая на то, что пора пресечь его бестактность.
— Отчасти лорд Килкерн прав.
— Да? — удивилась Роза.
— …хотя я облекла бы это в иные слова.
— Разумеется, из малодушия. — Люсьен ухмыльнулся.
— Существует прелесть новизны, и ее нужно уметь обращать себе на пользу. Через месяц от вашего дебюта останется лишь смутное воспоминание, а его результатом станет готовность или нежелание приглашать вас впредь.
Александра задумчиво улыбнулась, и Люсьен ощутил незнакомое стеснение в груди.
— Ну как впечатление? — спросил он.
— По-моему, вечер удался. Еще один такой — и каждый будет рад пообщаться с мисс Делакруа.
— Как чудесно! — воскликнула девушка.
— Что-то я не видела этого твоего друга… как бишь его? Лорда Белтона! — проворчала Фиона.
— Очевидно, у него нашлись дела поинтереснее, — рассеянно ответил Люсьен.
Вопрос сбил его с мыслей об Александре. До сих пор ему казалось, что его неприязнь к тетке давно уже достигла апогея, но, похоже, он ошибся. Какое счастье, что Александра придумала эту историю с головной болью — страшно представить, что могла наговорить старая гарпия за кофе и ликерами!
После его отповеди леди Делакруа словно воды в рот набрали, за что граф был им безмерно благодарен, и без того лепет Джорджины Крофт почти свел его с ума.
— Уимбл, коньяку! — приказал он, как только дамы исчезли наверху.
Едва Люсьен распустил шейный платок и развалился в кресле перед камином, явился дворецкий с подносом. Глоток янтарной жидкости явился подлинным благословением после всех передряг этого вечера.
— Маллинса ко мне!
Очевидно, нотариус уже ждал поблизости, потому что дверь почти сразу скрипнула. Люсьен не повернулся, не в силах оторвать взгляд от языков пламени.
— Вычеркните Джорджину Крофт, — сказал он вяло. — Я спросил, кто ее любимый автор, и она ответила: «Тот, который написал Библию». На вопрос, что ей больше всего нравится в Библии, она ответила: «Картинки!». Правда, к тому времени у нее уже заплетался язык…
— Возможно, девушка пыталась пошутить. Если так, вышло неплохо.
Прозвучавший голос заставил его вздрогнуть, вялости как не бывало. Оказывается, за его спиной находился не Маллинс, а Александра. Но вместо того чтобы броситься и заключить ее в объятия, как ему того хотелось, Люсьен скрестил руки на груди и остался сидеть неподвижно.
— Все это было сказано вполне серьезно. Следовательно, она просто глупа.
— Вас, значит, занимают только умные женщины? А может быть, подобная деталь придает любовной связи особую остроту?
— Это простое любопытство или личный интерес?
Александра приблизилась. Ему хотелось верить, что она явилась искушать его, но если учесть ее характер, скорее ей пришло в голову высказать все, что она о нем думает. Что ж, он не станет слушать выговор с кротко склоненной головой.
— Я впервые слышу, милорд, чтобы кандидаток на роль жены вычеркивали из списка за недостаток начитанности.
— А по-моему, это хороший тон.
— Вы как будто предпочитаете зрелых женщин, а мисс Крофт всего восемнадцать.
— Нет правил без исключений. — Люсьен чувствовал, что назойливая головная боль отступает.
— Итак, у вас уже есть список. Кто его составил? Мистер Маллинс?
— Какая разница! — Он намеренно задержал взгляд на губах Александры и улыбнулся. — Зачем вы пришли? Если, конечно, не считать сцены ревности.
— Что?!
— Милорд, — сказала Уимбл, заглянув в дверь, — вы хотели видеть мистера…
— Позже!
— Как вам будет угодно.
— Итак, на чем мы остановились? Ах да, на сцене ревности.
— Чтобы устроить подобную сцену, нужно ревновать. Ко мне это не относится. — Александра принялась ходить по кабинету. Дрожащие огоньки свечей бросали отсвет на блестящий шелк платья, и казалось, что вся ее фигура трепещет и мерцает.
— Зачем же вы здесь? — настаивал Люсьен.
— Чтобы спросить: как вам не стыдно порицать своих близких за каждую мелочь, когда вы сами в сотню раз хуже?
— В сотню? Странно, что меня до сих пор не вываляли в дегте и перьях.
— В самом деле, очень странно!
— И что во мне плохого? — осведомился он, тщетно стараясь справиться с улыбкой, которая становилась все шире. — Скажите!
— И не подумаю!
— Отчего же?
— Вам нравится раздражать и дразнить людей. Вы и теперь ищете повод предаться этой привычке, но я не стану ей потакать.
— Да я, кажется, сам Люцифер!
— Не совсем, но вы человек безусловно низкий!
Люсьен промолчал. Головная боль стала возвращаться. Судя по всему, всю дорогу от Говардов, пока он предавался сладким мечтаниям, Александра подбирала аргументы для спора с ним.
— Чем же я низок? — наконец спросил он, отставив коньяк.
— Во-первых, тем, что непрестанно унижаете и оскорбляете своих близких.
— Во-первых! Значит, будет и во-вторых?
— Будет, милорд! — Александра устремила на него сердитый взгляд. — Прошу заметить — я высказываю все это лишь потому, что вы пожелали улучшить свои манеры.
— Согласен. Можете продолжать.
— Ваша тетушка недавно овдовела, а кузина осталась без отца. Таким образом, вы их ближайший родственник мужского пола, тот, на кого они могли бы положиться, кто мог бы стать их покровителем. И что же они получили от вас? Ничего!
— Как это — ничего? — прорычал Люсьен, забыв, что пару минут назад искренне забавлялся разговором. — Они здесь, под моей крышей!
— По чужой воле! От себя лично вы даже не потрудились выразить им свои соболезнования, хотя бы в письменной форме!
Люсьен стиснул зубы, чтобы не сказать лишнего. Эта женщина умела раздразнить собеседника.
— Я оплатил погребение!
— Этого мало!
Внезапно Люсьена осенило, что речь идет не только о защите прав обездоленных леди Делакруа. За яростной обличительной речью Александры скрывалось нечто личное.
— А кого похоронили вы? — спросил он уже тише.
— Какое вам дело! Вы не способны оплакивать даже своих близких!
Она бросилась прочь. Люсьен, вскочив, догнал ее и повернул к себе. Лицо девушки пылало, грудь вздымалась, глаза сверкали. В этом не ощущалось ничего благопристойного, ничего предписанного правилами хорошего тона, а была лишь дикая краса, от которой все приготовленные слова вылетели у него из головы.
— Я не оплакиваю своих близких… на людях — сказал он тихо.
Гнев Александры, казалось, сразу остыл, и она довольно долго смотрела ему в лицо.
— Вы оплакиваете своего брата Джеймса?
Она никак не могла прочесть это по выражению его лица — он никогда не был открытой книгой для
