Тесс обмерла. Ей вдруг вспомнилось, что, когда она пробиралась через комнату, не думая ни о чем, кроме своего приключения, мать даже не окликнула ее. Девушка приблизила губы к уху сестры:
– И что?
Та хихикнула:
– Ничего, она высунулась в окно, фыркнула, а потом наказала нам немедленно спать.
Выехав из леса, вахмистр остановил коня. Впереди виднелись окраины Катендорфа. Он несколько мгновений рассматривал из-под ладони освещенный закатным солнцем город, сплюнул, покосился на свои плечи, где темнели следы от недавно споротых погон, поднял к глазам культю, которая уже немного зажила, но выглядела страшновато из-за белой кости, торчащей наружу. Вахмистр еще несколько минут оставался на месте, размышляя над тем, что он задумал, и перед мысленным взором снова возникли золотистые косы. Он тронул коня.
У въезда в город его остановил «народный патруль» – дюжий мастеровой в кожаной куртке и с кобурой барабанника на широком поясе да еще пара каких-то типов со штуцерами:
– Стой, кто таков?
Вахмистр отвел глаза в сторону и тихо выдавил:
– Мне в Губкомод.
Мастеровой окинул его сумрачным взглядом, посмотрел на следы от погон, лампасы и фуражку без кокарды, демонстративно плюнул на землю и, презрительно скривив губы, с ехидством осведомился:
– Уж не в освободительном ли походе поранился, казачок?
Вахмистр угрюмо молчал. Мастеровой, не дождавшись ответа, продолжил:
– Ты чего, думаешь, что тебе там ручку подлечут?
Казак дернулся, но мастеровой предупредительно положил руку на застегнутую кобуру, а двое других торопливо скинули штуцера с плеч. Вахмистр понял, что одной рукой ему с ними не управиться. Он тоскливо оглядел караульных и глухо повторил:
– Мне надо в Губкомод, соратники.
Тут вылез еще один, со штуцером:
– Какой я тебе соратник, казачья харя? Но старший перебил:
– Погоди, Драп… Значит, в Губкомод, говоришь? Ну что ж, это мы тебе устроим. Даже проводим, только вот с лошаденки-то слазь. Пешочком пойдешь, с нами.
От панибратского «лошаденки» по отношению к боевому коню вахмистра передернуло, но он покорно перекинул ногу через луку седла и соскользнул на землю. Мастеровой довольно хмыкнул, подхватил поводья и потянул коня за собой.
Не успели они войти в фойе бывшей гимназии, в которой располагался Губкомод, как к парадному крыльцу здания под охраной двух броневиков подкатил открытый автомобиль. Мастеровой засуетился, отталкивая вахмистра к стене и укрожающе бормоча:
– Стой тихо, сам соратник Птоцкий пожаловали.
Но вахмистра как будто какая-то сила потянула вперед. Он оттолкнул мастерового, который от неожиданности врезался спиной в стену, и рухнул на колени:
– Ваш скродь, дозвольте слово молвить!
Застигнутый врасплох «соратник» застыл на месте уставившись на блестевшее от пота лицо казака:
– Ну, говори.
– Ваш скродь, я знаю, где сбегший суверен.
Глаза «соратника» расширились.
– Точно? Откуда?
Вахмистр на мгновение стушевался:
– Я… это…
Но «соратник» не дал ему закончить. Он резко выбросил руку вперед и, указывая на культю, громко спросил:
– Это сделал человек высокого роста, одетый в генеральскую шинель?
Вахмистр судорожно сглотнул и, кивнув, севшим голосом ответил:
– Да.
Птоцкий приблизил к нему свое лицо с лихорадочно блеснувшими глазами и хрипло спросил:
– Имя? Ты знаешь его имя?
Вахмистр попытался ответить, но почувствовал, что от этого взгляда у него в глотке пересохло и он не может произнести ни слова. А потому только судорожно кивнул. Соратник Птоцкий выпрямился, повернулся к кому-то, находившемуся у него за спиной, и, подбородком указав на вахмистра, все еще стоящего на коленях, приказал:
– Этого – ко мне в кабинет.
– Это все ты видел собственными глазами?
– Все, все, как есть все! – И крестьянин, в подтверждение своих слов, начал истово осенять себя святым кругом.
Князь встал, обошел вокруг стола и, наклонившись, несколько картинно обнял крестьянина и прижал к груди:
– Спасибо тебе, добрый человек. Господь и суверен тебя не забудут.
Лицо крестьянина расплылось в улыбке, по-детски простодушной, совершенно очаровательно смотревшейся на его морщинистом лице, заросшем по самые глаза редкой кустистой бородой. Прижимая к груди шапку, он с низкими поклонами попятился к двери. Суверен провожал его ласковым взглядом. Большинство же из находившихся в комнате, не обращая никакого внимания на крестьянина, напряженно следили глазами за князем.
Слухи о появлении суверена начали расползаться по городам и весям еще с месяц назад. Вернее, кое- какие слухи появились даже несколько раньше, но около месяца назад, когда Комитет действия во всех крупных городах по обе стороны Рудного хребта и дальше, почти до самого Приморья, объявили вознаграждение за помощь в поимке «…опасного насильника и бандита прапорщика Косика, выдающего себя за князя Росена», слухи набрали небывалую силу. Одни говорили, что суверена освободила команда отчаянных гвардейских офицеров-кавалергардов, половина из которых полегла при штурме, другие утверждали, что все это чепуха и во всем повинны крестьяне окрестных деревень, с косами и дубинами пошедшие на пулеметы, но были и другие версии, как вполне правдоподобные, так и совсем уж бредовые. Эти слухи заставляли одних нервно вздрагивать, других – лихорадочно метаться в стремлении выяснить, где же действительно находится суверен и как можно к нему присоединиться, а третьих – и таких было большинство – просто возбужденно обсуждать, кто что говорит, прикидывая, к добру ли это или к худу. А неделю назад прошел новый слух – что суверен не просто жив, но и что он, чуть ли не с триумфом, сопровождаемый несмерными толпами народа всех сословий, двигается на запад. И, в отличие от остальных, этот слух все больше рос и крепчал, пока наконец однажды утром на окраине городка не появился сам суверен.
Когда за спиной крестьянина закрылась дверь, князь повернулся к суверену и с коротким полупоклоном сказал:
– Прошу простить, ваше величество, но мне необходимо покинуть вас на несколько минут.
Коней нахмурился, бросил на князя слегка растерянный взгляд, тут же снова натянул на лицо величественное выражение и скупо кивнул. На лицах остальных присутствующих, напротив, отразилось величайшее облегчение. Этот неизвестно откуда взявшийся князь, по неизвестным причинам сидящий в этой комнате, приобрел огромное влияние на суверена. И хотя за последние несколько дней свита суверена приросла множеством достойных людей, столпов купечества, титанов лесозаготовок, солезаводчиков, опор земства, а также таких великих людей, как известные своими заслугами в борьбе против «соратников» генерал Исток и атаман Друзь, влияние князя оставалось абсолютно непоколебимым. И это не нравилось никому. Поэтому, когда князь с неожиданной для столь крупного тела грацией стремительно вышел за дверь, атаман Друзь, отличавшийся наименьшим терпением и наибольшими амбициями среди всех собравшихся в комнате, довольно осклабился и повернулся к суверену:
– Ваше величество, мы этих всяких там политесов не знаем, поэтому дозвольте по-простому…
