мог работать самостоятельно, разбежались по базарным балаганчикам с одним-двумя номерами или подались в мелкие бродячие труппы. Остались лишь дрессировщики, воздушные гимнасты, а из остальных – только совсем уж старики. Временами господина Готлиба даже охватывало отчаяние. Денег, выручаемых за представление, хватало только на оплату переезда к новому месту да на солому для животных. Зрители расплачивались за билеты продуктами, поношенными вещами, керосином, воском и еще черт-те чем. Антрепренер вынужден был крутиться как белка в колесе, меняя валенки на сено, свечи на мыло, а полотно на конину. Единственное, на чем сходились и владелец и артисты, так это то, что в столице было бы неизмеримо хуже. Но к весне они добрались почти до хребта. Здесь народ был позажиточней, да и репрессии еще не развернулись в полную силу. Так что стало полегче. Они уже могли себе позволить задерживаться в городах на неделю-полторы, в то время как зимой выбирали всю публику за два-три сеанса. А может дело было в том, что тяжелая зима осталась позади и людям просто захотелось праздника. Проверять, так ли это или нет, господин Готлиб не собирался. Раз чем дальше на восток, тем лучше у них шли дела, значит, и продолжать следовало в том же духе. Во всяком случае, следующим крупным пунктом назначения у антрепренера значился Катендорф.
Все утро господин Готлиб провел вместе с кассиром, который по совместительству был и казначеем, и билетером, иногда еще и униформистом. Что, впрочем, никого в антрепризе абсолютно не удивляло. Поскольку практически все артисты работали кто за носильщиков, кто за такелажников, а отработав свой номер, каждый быстренько скидывал трико или парадный костюм и облачался в уже изрядно потертую униформу. За последнюю неделю цирк заработал очень даже ничего, но только по меркам прошедшей зимы. И вот они с кассиром все утро, отчаянно споря, раскидывали выручку по неотложным тратам. К обеду оба изрядно утомились, так и не придя к единому решению. Несмотря на возросшую вы ручку, финансовые дела обстояли хуже некуда. За зиму все пообветшало, костюмы окончательно износились, последние скудные финансовые резервы были исчерпаны за прошедшую неделю, когда пришлось два раза приглашать ветеринара к заболевшей зебре.
Господин Готлиб еще раз пробежал глазами исписанные листки, на которых пытался и так и эдак прикинуть, как распределить имеющиеся деньги, потом вздохнул, отшвырнул бумаги и пододвинул к себе стакан с жидким морковным чаем. Кассир все сидел, уставившись на свои записи сквозь висящее на самом кончике носа старенькое пенсне и морща лоб. В дверь постучали. Антрепренер удивленно вскинул брови и пробурчал под нос:
– Кого это там принесло?
Стук в дверь не обещал ничего хорошего. Небось приперся кто-нибудь из артистов, начнет орать и стучать кулаком по столу или, наоборот, пустит слезу или хлопнется в обморок – подай им продуктов, новый костюм или еще что-нибудь столь же неотложное. Денег у антрепренера давно уже не просили. Бесполезно. Так что господин Готлиб поморщился и хрипло выкрикнул:
– Ну кто там?
Дверь отворилась, и, к удивлению антрепренера, посетитель был ему совершенно незнаком. Это был высокий, худощавый молодой человек, одетый в укороченную кожаную куртку, поношенные, но еще очень приличные галифе и чистые сапоги, старательно смазанные салом. Посетитель сдернул с головы картуз, улыбнулся, словно извиняясь за вторжение, и смущенно произнес:
– Прошу простить, господин Готлиб, я, наверное, не вовремя, но… – Пилот запнулся, покраснел, мельком припомнив этюды, которые давали ему преподаватели в академии, и похвалил себя за старательность, а потом, словно бы стесняясь, сказал: – Я хотел спросить, нельзя ли мне записаться к вам в артисты…
Когда майор вернулся в дом, страсти там были в самом разгаре. Атаман Друзь, с красным от возбуждения лицом, стоял перед худым желтолицым полковником и, поводя у него перед носом своим толстым, заскорузлым пальцем, поросшим густыми курчавыми волосками, кричал, брызгая слюной:
– А плевать я хотел на всю вашу стратегию! Вы со своей стратегией войну проиграли, а мы кайзерцев и без вашей стратегии били…
Генерал Исток, бледный, стоял рядом со своим бывшим соратником и бормотал:
– Но позвольте… Я бы попросил… – Однако атаман его совершенно не слушал.
Уже одной этой сценки было достаточно, чтобы понять, почему Освободительный поход, так красиво начинавшийся, постепенно выродился в обыкновенную карательную экспедицию и закончился полным крахом. Судя по всему, к концу похода атаман полностью подмял под себя генерала.
Майор тихо прикрыл дверь и привалился к притолоке, решив немного понаблюдать за развитием событий. Суверен сидел за столом с каменным лицом, но где-то в глубине его глаз таилась растерянность. Остальные старательно делали вид, что их внимание занято чем-то совершенно другим. Майор усмехнулся. Похоже, их с пилотом план – ЕДИНСТВЕННО возможный. Если им придется уходить на восток, атаман станет СЛИШКОМ большой проблемой. Но тут в дело решительно вмешался незнакомый князю полковник. Он резко поднялся на ноги, отчего атаман осекся и отшатнулся, и произнес холодным, саркастическим тоном:
– Без НАШЕЙ стратегии, атаман, вы проиграли и войну, и Освободительный поход. Впрочем, дело даже не в стратегии, а в элементарном отсутствии дисциплины. Насколько мне помнится, именно ваши казачки должны были выслать дозоры из Шумлы в сторону Катендорфа. Если бы это было сделано, то вы обнаружили бы «соратников» еще за час до того, как они появились на окраине Шумлы. А как мы знаем, вы сами сбежали из Шумлы в одних подштанниках.
– Что?!! – взревел атаман, хватаясь за шашку.
Князь понял, что пора вмешаться:
– Прошу простить, господа, что нарушаю вашу столь увлекательную беседу, но нам необходимо решить несколько вопросов. – Он замолчал, оглядывая присутствующих, и, убедившись, что все, облегченно вздыхая, смотрят на него, продолжил: – Я должен сообщить вам, что суверен будет вынужден через некоторое время покинуть ваш гостеприимный город и отправиться дальше. Мы собирались провести здесь несколько больше времени, но обстоятельства, о которых вы сегодня услышали, вынуждают нас поторопиться.
Однако атамана Друзя было уже не остановить. Он презрительно оскалился и с издевочкой спросил:
– Да хто ты такой, чтоб за суверена все решать? – С этими словами он обернулся к остальным, взглядом приглашая их присоединиться к нему.
Князь словно не слышал атамана, спокойно продолжая свою речь:
– Однако, поскольку суверен убедился, что здесь есть люди и силы, способные оказать сопротивление «соратникам», то, если мне будет позволено вслух высказать очевидное для вашего величества, – князь вопросительно взглянул на суверена, тот благосклонно кивнул, – совершенно необходимо перед нашим отъездом назначить командующего восточным направлением, – он мгновение помедлил, – разумеется, с присвоением ему высочайшим указом соответствующего звания. – Он повернулся к генералу Истоку: – Думаю, вы, генерал, как несомненно лучший кандидат на должность начальника штаба командующего, сможете все это правильно оформить.
Атаман, уже открывший было рот, чтобы что-то крикнуть, клацнул зубами. Облегчение, ясно выразившееся на лице генерала, показало, что князь судил о нем абсолютно правильно. Однако на лицах всех остальных читалась обреченность. Князь выжидательно взглянул на суверена. Тот несколько мгновений задумчиво смотрел на князя. Потом губы Конея тронула легкая усмешка:
– Скажите, князь, как по вашему мнению – можно ли считать данную ситуацию такой, при которой я сам по своей воле, а не в силу стечения обстоятельств, избираю себе советников?
Князь склонил голову в утвердительном поклоне.
Суверен усмехнулся:
– В таком случае я начну с другого назначения. – Коней спокойно оглядел присутствующих: – Господа, сим назначаю его светлость князя Росена своим личным военным советником с присвоением ему звания полного генерала.
Кто-то за столом охнул, атаман побагровел, а генерал Исток недовольно поднял бровь. И только полковник остался абсолютно спокойным. Князю даже показалось, что в его взгляде, устремленном на суверена, появился оттенок одобрения. А Коней между тем продолжал:
