крышкой блюдо. Она проследила за ним растерянным взглядом, затем вновь обратила его на Фитца.
— Что ж, хорошо.
Горничная хотела было возразить, но, шмыгнув носом, повела их к лестнице черного хода. Дамарис двинулась следом. Они поднялись по незатейливой лестнице и прошли в дверь, которая была обита зеленым сукном с одной стороны и полированным дубом с другой, оказавшись на господской половине. По роскошному коридору с множеством дверей Фитц проследовал за Дамарис и ее горничной в спальню.
Дамарис повернулась к нему, стягивая перчатки:— Ваше решение, сэр? — Она тщетно пыталась скрыть отчаяние.
Фитц прошел к огню, чтобы погреть руки.
— Что, если вы попросите лорда Родгара заменить лорда Генри в качестве вашего опекуна?
Она изумленно посмотрела на него:
— А разве это возможно? Я для него ничего не значу. Ненужное бремя. — Она прихлопнула ладонью рот. — Я трещу как сорока.
Он не смог сдержать улыбки.
— Подозреваю, что стать вашим опекуном будет для Родгара не большим бременем, чем лишняя пуговица на его сюртуке. Однако вполне логично, что он, как глава семейства Маллоренов, должен принять на себя обязанности своего дяди.
— Но не будет ли это выглядеть как оскорбление лорда Генри? Да он уже и сам отказался от этих обязанностей.
— Нет, не отказался. Отступившись, он не имел бы власти держать вас в бедности. Он получает изрядную сумму за работу?
Она тут же уловила, к чему он клонит.
— Которую не захочет потерять? Пять тысяч гиней в год сверх любых наличных расходов, таких как домашние учителя, одежда и путешествия. Довольно солидная сумма, но не для него. — Она остановилась. — Почему вы так улыбаетесь?
— Многие женщины сочли бы денежные вопросы — даже если это их деньги — либо выше своего понимания, либо ниже собственного достоинства.
— Лорд Генри считал мой интерес неестественным.
— Забудьте про лорда Генри.
— Я бы с радостью, но он мой опекун.
— Пока вы сами не измените это. — Он подошел к ее переносному секретеру и открыл крышку. — Попросите о встрече с Родгаром и изложите свою просьбу.
Она взглянула на тикающие часы на каминной полке:
— Еще нет девяти.
— Говорят, что Черный Маркиз никогда не спит. — Он намеренно добавил командных ноток в свой голос. — Пошлите записку. Она села и взяла лист бумаги. Он снял крышку с ее чернильницы и заточил перо. Когда Фитц подавал ей его, девушка все еще колебалась, но потом взяла себя в руки, окунула перо в чернила и написала короткую записку беглым, но очень твердым почерком.
Еще неделю, назад Дамарис Миддлтон была для Фитца не более чем именем — богатая наследница, на которой Эш собирался жениться. По приезде в Родгар-Эбби он обнаружил, что у его друга большая проблема — его сердце уже отдано другой. Хотя лично он придерживался мнения, что Эшу следует жениться на деньгах мисс Миддлтон, он сделал все возможное, чтобы отвлечь Дамарис от ее охоты. И очень скоро стал делать это не только ради Эша, но и ради нее самой. Она заслуживала лучшего, чем брак с мужчиной, который любит другую.
Она посыпала песком чернила, затем сложила бумагу, идеально выровняв края. Аккуратная и расторопная, но сумасбродная и своевольная. Очаровательная девушка.
Он обуздал опасные мысли и дернул за шнурок колокольчика. Дамарис Миддлтон не для него. Он десять лет служил в армии, достигнув звания майора. Но Дамарис Миддлтон не заинтересовалась бы простым майором, даже если бы его имя было покрыто славой, а репутация не запятнана.
Четыре года назад он совершил ошибку, спасши жизнь дяде короля, герцогу Камберлендскому. В качестве вознаграждения его освободили от полковых обязанностей и сделали тайным телохранителем. Он должен был появляться как праздный придворный при различных дворах и посольствах. В результате многие решили, что он уклоняется от службы на фронте.
Это никак не способствовало восстановлению его репутации, которой был нанесен непоправимый ущерб из-за его связи с Ориндой. Когда четыре месяца назад он продал свой патент и вернулся в Англию впервые за много лет, то надеялся, что старый скандал канул в Лету. Однако никто не забыл ту историю. Ничего удивительного, если его брат Хью возмущался этим во всеуслышание всякий раз, когда был пьян, а навеселе он был почти всегда.
Он понаблюдал, как Дамарис накапала на сложенную бумагу сургуча и прижала к нему свою печатку. Даже если она проявит к нему интерес, он никогда не позволит ему во что-то вылиться. В высшем свете его терпят только ради Эша.
Вскоре после возвращения в Англию он встретил Эша и обрел друга. Поскольку в настоящее время Эш был в немилости при дворе — из-за женщины, разумеется, — и ему наскучило изысканное общество, положение Фитца не представляло особой проблемы. Затем Эш под влиянием момента решил принять приглашение Родгара на празднование Рождества. Фитц отнесся к этому одобрительно, ибо считал, что пора уже его другу откликнуться на предложения Родгара о мире, но не знал, как будет принят он сам. С дружбой Эша и молчаливым признанием лорда Родгара Фитц не встретил неприязненного отношения, но прекрасно видел, как некоторые искусно избегают общения с ним.
Стук в дверь возвестил о появлении ливрейного лакея. Горничная Мейзи отдала ему записку, и он ушел. Дело сделано, и скоро, Бог даст, Дамарис будет в руках Родгара.
Она вскочила на ноги и заходила по комнате.
— Это выглядит такой дерзостью. Что, если лорд Родгар знает, что я пыталась убежать?
Он подумал было солгать, но она заслуживала лучшего.
— Уверен, что знает. Он имеет репутацию всевидящего.
— О Боже!
— Мисс Дамарис, — подала голос служанка, — вам нужно переодеться для визита к его светлости. — Взгляд горничной красноречиво говорил, что Фитц должен немедленно уйти.
Она права, но Дамарис была словно натянутая струна. Фитц поступил так, как вел себя с молодым офицером перед боем: стал отвлекать внимание.
— Что за человек был ваш отец?
Дамарис бросила на него озадаченный взгляд:
— Мой отец? Я встречалась с ним ровно три раза за всю жизнь. Он предпочитал жить за границей.
Фитц намотал это на ус. В досье упоминалось, что последние два десятка лет Маркус Миддлтон жил в основном вне Англии. Но не до такой же степени! — Он, похоже, впечатляюще преуспел в заграничной торговле, хотя и умер довольно молодым. Сколько ему было, когда он умер?
— Пятьдесят два.
— Как это случилось?
— На корабле, атакованном пиратами где-то возле Борнео.
— Вам известно что-нибудь о его коммерческих делах в Азии?
Она внезапно нахмурилась:
— А что?
Он избрал честность.
— Я отвлекаю вас.
Ее голубые глаза стали круглыми, но она сказала:
— Благодарю вас. Что касается дел моего отца, вы должны понять, что вплоть до смерти матери я считала его мечтателем-неудачником.
— Господи, как такое могло быть?
— Я знала только то, что сообщала мне мама. Мы жили скромно, и она говорила, что это потому, что отец присылает мало денег. Это была неправда. Он был небрежен в другом, но присылал щедрые суммы.
