— Господи помилуй!
Они выползали — все двенадцать винтов, сами по себе, подобно крохотным червякам, медленно выворачиваясь из своих отверстий, а затем выпали. Я подобрал их все, за исключением одного, самого последнего, на котором висела, болтаясь, передняя панель, пока я не подхватил ее. Затем и этом винт выпал, и панель нежно плюхнулась в мои объятия. Я осторожно поставил ее на пол.
Клиф сказал:
— Он это сделал нарочно. Он услышал, как мы говорили о паяльной лампе, и сдался.
Его пухлое, обычно розовое лицо побелело. Я тоже чувствовал себя неважно.
Я сказал:
— Что он пытается скрыть от нас?
— Не имею ни малейшего представления.
Мы нагнулись над его открытым нутром и стали смотреть. Я слышал, как носок туфли Мэри Энн опять забарабанил по полу. Я взглянул на своя часы и самому себе был вынужден признаться, что времени у нас в обрез. В сущности у нас его совсем не оставалось. И вдруг я сказал;
— У него появилась диафрагма.
Клиф спросил:
— Где? — и склонился ниже.
Я указал.
— И громкоговоритель.
— Это ты их вставил?
— Конечно, нет.
Мне ли не знать, какие детали я вставляю.
— В таком случае как они сюда попали?
Мы сидели на корточках и препирались.
Я сказал:
— Наверно, он их сам вставил. Может, он их выращивает? Посмотри-ка.
Я указал на две спирали, расположенные на некотором расстоянии друг от друга и напоминавшие два тонких свернутых пожарных шланга. Только шланги эти были металлические. На концах каждая спираль разветвлялась на пять или шесть тончайших нитей, в свою очередь закрученных в спиральки.
— И это тоже не твоя работа?
— Конечно, не моя.
— Что это такое?
Он знал, что это такое, и я знал. Что-то ведь должно было тянуться за необходимым материалом, из которого Малыш мастерил себе детали, и что-то протянулось за телефоном, когда тот зазвонил. Я подхватил переднюю панель и еще раз осмотрел ее. В ней появились два отверстия, прикрытых квадратными кусочками металла, свободно укрепленными на шарнирах так, что их легко было отодвинуть. Я просунул в отверстие палец и пошевелил им перед носом Клифа, добавив:
— И это тоже не моя работа.
Мэри Энн выглядывала из-за моего плеча; вдруг, без всякого предупреждения, она протянула руку и…
Я в это время вытирал испачканные маслом пальцы о бумажную салфетку и не успел остановить ее. Я должен был быть осторожнее — я же знаю Мэри Энн, она всегда готова прийти людям на помощь.
Как бы то ни было, она протянула руку, чтобы коснуться — ну, этих, как их там — щупалец, что ли. Я так и не узнал толком, коснулась ли она их на самом деле или нет. Потом она утверждала, что не коснулась. Во всяком случае, она вскрикнула, а затем села на пол и стала растирать себе руку.
— За ту же самую, — жалобно протянула она, — сначала ты, потом этот.
Я помог ей подняться.
— Прости, Мэри Энн, я же предупреждал тебя, ты схватилась за оголенный конец провода…
Клиф прервал меня:
— Глупости. Никакой это не оголенный конец. Просто Малыш защищается.
Мне это и самому было ясно. Мне многое было ясно. Малыш был машиной нового типа. Математический принцип его действия отличался от всех других, когда-либо разработанных до него. Возможно, он обладал какой-то новой характеристикой, чем-то, чего не было в предыдущих думающих аппаратах. Может быть, ему захотелось стать живым и начать расти. Может быть, у него возникло желание создать много других себе подобных машин — целые миллионы их, так чтобы они заполонили всю Землю и стали драться с человеческими существами за право обладать ею.
Я открыл было рот, но Клиф, должно быть, знавший, что я собираюсь сказать, заорал:
— Нет, нет, не говори!
Но я не мог остановиться. У меня вырвалось:
— Послушай, его надо выключить. Эй, в чем дело?
Клиф заметил с укором:
— Он же слышит, о чем мы говорим, пустая твоя голова. Неужели ты не понял, что он услышал про паяльную лампу? Я собирался прокрасться сзади и вытащить шнур из розетки, но теперь он наверняка убьет меня, если я осмелюсь прикоснуться к кабелю.
Мэри Энн отряхивала пыль с юбки и возмущалась состоянием нашего пола. Я уверял ее, что мы тут ни при чем и что во всем виноват сторож. То есть я хотел сказать, что это он развозит грязь по полу. Тогда она сказала:
— А почему ты не наденешь резиновые перчатки и не выдернешь шнур?
Я видел, что Клиф недоумевает, почему это не пришло в голову ему самому, но, так и не выяснив причины, он натянул перчатки и направился к Малышу.
Я завопил:
— Осторожно!
Глупейшее предупреждение. Ему приходилось быть осторожным — у него просто не было выбора. Одно из щупалец (теперь уже не возникало никаких сомнений на этот счет) выдвинулось вперед, спираль разжалась и легла между Клифом и электрическим кабелем. Она едва заметно вибрировала, и вместе с ней вибрировали ее шесть отростков. Трубки внутри Малыша начали светиться. Клиф и не пытался перешагнуть через препятствие. Он попятился, и спустя некоторое время спираль сжалась и улеглась на место. Клиф снял перчатки.
— Билл, — сказал он, — так мы ничего не добьемся. Эта штука оказалась умнее, чем мы предполагали. Она умудрилась использовать мой голос в качестве модели при постройке диафрагмы. Она достаточно умна, чтобы, — он понизил голос до шепота, — додуматься, как генерировать собственную энергию и стать самозаряжающимся аппаратом. Билл, мы должны положить этому конец, иначе когда-нибудь с Земли раздастся телефонный звонок: «Привет, босс, здесь нет никого, кроме нас, думающих агрегатов».
— Пойдем в полицию, — сказал я. — Мы им все объясним. Достаточно гранаты или…
Клиф покачал головой.
— Нельзя, чтобы о Малыше узнали. Кто-нибудь другой попытается воспроизвести его, а ведь он, как ты убедился, сулит всяческие неожиданности.
— Что же нам делать?
— Не знаю.
Я почувствовал резкий толчок в грудь, опустил глаза и увидел Мэри Энн, готовую взорваться. Она сказала:
— С меня хватит. Или ты идешь со мной, иди не идешь. Решай.
Я пробормотал:
— Но, Мэри Энн…
Она сказала:
— Отвечай — да или нет? Я никогда не была в более идиотском положении. Оделась, чтобы идти в театр, а он тащит меня в захламленную лабораторию и начинает возиться с дурацкой машиной и развлекать меня ее глупыми шутками.
— Уверяю тебя, Мэри Энн…
Но она не слушала, она говорила. Жаль, что я не запомнил всего, что она тогда обрушила на меня. Хотя, пожалуй, это и к лучшему — уж очень мало приятного было сказано по моему адресу. Время от времени я пытался вставить: «Но, Мэри Энн…», и всякий раз мои протесты тонули в новом шквале обвинений.
Мэри Энн в сущности добрая и деликатная девушка. Она теряет контроль над собой лишь тогда, когда возбуждается, и это объясняется только цветом ее волос. Как я уже говорил, ей приходится оправдывать репутацию рыжих фурий.
Во всяком случае, я опомнился в тот момент, когда она, наступив каблуком на носок моей правой туфли, повернулась, чтобы оставить лабораторию. Я бросился за ней со своим неизменным: «Но, Мэри Энн…»
И тут заорал Клиф. Как правило, он не обращал на нас никакого внимания, но на сей раз он не выдержал.
— Почему ты не попросишь ее выйти за тебя замуж, тупоголовый идиот? — завопил он.
Мэри Энн остановилась. Она стояла в дверях, не оборачиваясь, и ждала. Я тоже остановился, и слова комом застряли у меня в горле. Я был не в состоянии вымолвить даже: «Но, Мэри Энн…»
А Клиф продолжал кричать что-то, хотя его голос доносился до меня как будто бы с расстояния не меньше мили.
Наконец я разобрал его слова:
— Ну же! Ну же! — повторял он снова и снова.
И тут Мэри Энн обернулась. Она была так прекрасна… Не знаю, говорил ли я вам, что глаза у нее зеленые с синеватым оттенком? Она сказала:
— Ты что-то хотел сказать мне, Билл?
