— А я знаю, — сочувственно отозвалась Деби, — это удел всех мужчин с могучим интеллектом. Ваша жена вас не понимает.
— Это верно? — Сэм печально поглядел на жену. — Руфь, ты, правда, не понимаешь меня?
— Идиот несчастный! — ответила Руфь. — Эту особу прислали выведать твой секрет. И ее, и Чака эпиграфика интересует как прошлогодний снег. Посмотри на нее! Впрочем, нет, — тут же поправилась она, — не смотри! Лучше скажи ей, чтобы она отправлялась домой.
— Вы действительно пришли выведать мой секрет?
— Провалиться мне сквозь землю! Клянусь, положа руку на сердце, — отвечала Деби, возлагая руку на хорошо развитую часть своей фигуры, — можете отослать меня домой, если я хоть заикнусь об этой опечатке.
— Справедливо, — ответил Сэм, кидая удовлетворенный взгляд на жену. — Ну что ж, приступим.
— Приступим, — ответила Деби, придвигаясь еще ближе.
— Сэм, я не выдержу! — вскричала Руфь.
— Дорогая, ты иди спать, — ответил Сэм, — я же знаю, что тебе это неинтересно.
— Да-да, — сладко улыбнулась Деби, — идите спать. Мы справимся сами.
— Вы-то справитесь, — ответила Руфь и хлопнула дверью.
Следующий день был воскресным. Руфь поднялась поздно, с заплаканными глазами. Она приготовила одну чашечку кофе, сварила одно яйцо и поджарила один ломтик хлеба. Когда Сэм, жадно нюхая воздух, вошел в кухню, Руфь включила приемник на полную мощность и продолжала есть под оглушительный аккомпанемент утренних новостей.
— Послушай! — вдруг воскликнула Руфь, забыв обиду и схватив мужа за руку. В голосе диктора слышалось возбуждение.
— Что творится за ланолиновым занавесом? Что происходит с волосами, выращенными 'Шевелюрой'? Почему здание 'Шевелюры' окружено вооруженной охраной? Слушайте полный отчет в нашем вечернем выпуске… Молния! Только что трое лысых мужчин в серых фланелевых костюмах пытались линчевать манхэттенского парикмахера.
— Прекрасно! — злорадно сказала Руфь. — Пусть Чак Бредфорд знает — жуликов ждет расплата.
В дверь позвонили.
В комнату вломился воровато оглядывающийся Чак.
— Легок на помине, — с мягкой укоризной сказал Сэм.
— За мной гонятся!
— Рада слышать! — прокомментировала Руфь. — Веревка за мой счет.
— Врезать пучком травы? — спросил Чак без особой надежды в голосе.
— Если угодно, но это вам не поможет, — ответил Сэм и вышел.
В дверь снова позвонили.
— Разве его нет дома? — разочарованно произнесла Деби. — А он обещал показать мне свою коллекцию античных монет.
— Прощайте, — отрезала Руфь, при помощи хорошего толчка выставляя Деби за дверь. Затем она повернулась к Чаку.
— Ваша взяла! Я собиралась еще немного выждать и полюбоваться, как вас линчуют. Но я должна спасти Сэма от этой женщины. Пишите контракт, и я сообщу вам правильную формулу.
— Значит, вы все-таки знали ее?
— Нет. Но прошлой ночью у меня было достаточно времени для размышлений. Мне пришло в голову, что у Сэма должна была сохраниться машинописная копия его статьи. Я поискала и нашла ее.
— Зовите соседей в свидетели, — сказал Чак, — а я тем временем составлю контракт.
Сэм отсутствовал большую часть дня. Когда он вернулся, Деби сидела на диванчике, а Руфь в кресле. Обе женщины упорно не замечали друг друга.
— Она не хочет уходить, — сказала Руфь.
— А с какой стати? — отозвалась Деби, ослепительно улыбаясь Сэму.
— А с такой, что 'Шевелюра' уже получила то, что хотела. В ваших услугах, милочка, больше не нуждаются.
— Сэм, вы тоже хотите, чтобы я ушла?
— Теперь она охотится за твоими деньгами!
— Какие деньги? Что все это значит? И где обед?
— Я нашла копию твоей статьи и продала ее Чаку. И все равно никак не могу отделаться от этой девки. — Руфь была не в силах сдержать слезы. — Ты меня больше не любишь, — всхлипнула она.
— Конечно, люблю, дорогая.
— Ну, так скоро разлюбишь. Скажи ей — пусть убирается.
— Нельзя быть таким невежливым. Но почему она считает, будто у меня есть деньги?
— Я же тебе сказала. Я продала 'Шевелюре' опечатку.
— Чтобы Деби больше не приходила? Не ради денег?
— Не могла же я продать ее бесплатно. Но больше всего мне хотелось избавиться от Деби.
— Дорогая, хоть ты поступила необдуманно, но твои побуждения не были корыстными. А что, если мы вообще ничего на этом не заработаем?
— Чудесно! Тогда и проблем никаких не будет.
— Что это значит? — спросила Деби. Ее наивность несколько поблекла.
— Я передал, правильный перевод скифского рецепта Правительству. Руфь, ты не имела права его продавать. Это общественная собственность. За 450 лет до нашей эры не существовало патентов. Я только перевел его.
— Но ведь у Руфи контракт! — вскричала Деби.
— Не стоящий бумаги, на которой он написан.
— Так денег нет? — спросила Деби.
— Нет.
— Тогда и Деби нет, — промолвила она и испарилась, как снежинка со знойного лика пустыни.
— Дадут мне обедать? — спросил Сэм.
— Да, милый. Но скажи, почему надо 'облизать пучок моли'?
— Не знаю. Должно быть, слюна содержит какие-то энзимы. Но поскольку эликсир потом варят, то процесс гигиеничен. А что у нас на…
— Опять мясной рулет, — со счастливой улыбкой ответила Руфь. — Обожаю мясной рулет. Ты был прав, Сэм. Не в деньгах счастье. Прости, что я продала опечатку. Я больше не буду поступать тебе наперекор. Дело в том, — и тут она потупила глаза, — что я тебя люблю.
Адольфо Биой КАСАРЕС
ВСТРЕЧА
Словно собираясь куда-то, Альмейда надел синий костюм. Стоя перед зеркалом, завязал безупречным узлом галстук, который надевал только по торжественным случаям, и скрепил его зажимом в форме подковы. Резная деревянная рама придавала овалу зеркала таинственную и печальную глубину. 'Таким вот и останусь, — подумал он, — на фотографии где-нибудь в спальне Кармен, на столике между ее портретом в манильской шали и фотографией ее племянника, голенького малыша на подушке'.
Он услышал за спиной шорох и, обернувшись, увидел, как кто-то просовывает под дверь письмо. 'А любопытства я, оказывается, еще не потерял', — с иронией подумал он, вскрывая конверт. Это был счет от портного. 'Ну, уж это не повод для того, чтобы отложить самоубийство!'
И, как бы желая в последний раз проверить себя, подумал, глядя на свое отражение в зеркале: осталось ли для него в жизни что-нибудь привлекательное? Из того, что сразу пришло на ум, он выбрал только запах поджаренного хлеба и танго 'Дождливой ночью'. Обязательно надо было вспомнить что-то третье — он был суеверен. Напряг память и начал перебирать все, что приходило на ум, сначала без системы, потом в определенном порядке: люди ('Лучше обойти стороной'), его давнишние привычки ('Кто не осточертеет себе со всеми этими маниями?'), театр на Авенида де Майо; бильярд в центре, холостяцкие вечеринки, затягивавшиеся далеко за полночь, с сальными разговорчиками и анекдотами, обычно в каком-нибудь из ресторанов галереи Дель Онсе; летние сиесты в лесу близ Ла Платы; книги, в свое время доставлявшие ему столько удовольствия, вроде фантастики — рассказов о машине времени, в которой человек переносится в будущее, а оно оказывается весьма безрадостным. Где же он видел эти книги? Вероятно, в доме у Кармен или у одного из ее маленьких племянников, которым она сразу отдавала их, словно книги эти жгли ей руки.
Вдруг он вспомнил о грузовике, очертаниями напоминавшем белого медведя. Это было давно, еще в детстве. Грузовик принадлежал торговцам пушниной, и Альмейда, когда впервые увидел его, онемел. 'Ну, вот и третий!' — обрадовался он, но сразу подумал: 'Что из этого?' Попрежнему не отрывая глаз от зеркала, протянул руку, чтобы взять со стола револьвер, через мгновение бросил взгляд на стол и заметил там газету. Или, лучше сказать, заметил в ней объявление в черной рамке (как прежде печатали в провинциальных газетах объявления о смерти):
'Вы считаете, что жизнь загнала вас в тупик, что все против вас и у вас нет выхода, кроме самоубийства? Если вам нечего терять, приходите к нам'. 'Будто обо мне, — подумал он, — как раз мой случай'.
Блажен тот, кто может свалить свою вину на ближнего; увы, у него такой возможности нет. Почему он не поговорил с Кармен, не внес во все ясность, как ему советовал этот левша Хоакин из 'Тридцати трех'? Внести ясность! Несбыточная мечта! Кармен говорила: 'Можешь во всем на меня положиться'. Прекрасная, с нежными, тонкими чертами, всегда победоносно улыбающаяся Кармен, крошечная, но сложенная так пропорционально, что никому никогда не пришло бы в голову назвать ее карлицей, всегда, какую бы дверь он ни открыл, неизменно появлялась из-за нее и преграждала ему путь, легкая, как взмах веера, грациозная, как куколка… Альмейда решительно протянул руку за револьвером — ив этот миг здание содрогнулось от грохота. Он вспомнил: сегодня отдают
