Вначале, сказать по правде, было больше паники, чем убытков. Считают, что в течение первого месяца из двухсот тысяч автомобилей, имевшихся в нашей провинции, чума унесла не более пяти тысяч. Затем, казалось, наступила известная передышка, однако она привела к еще более тяжелым последствиям: некоторые водители тешили себя надеждой, что мор кончился, и опять на улицах начало циркулировать множество автомобилей, увеличивая возможность заражения.
Но вот эпидемия разразилась с новой силой. Автомобили, внезапно пораженные на улице чумой, стали самым обычным зрелищем. Мягкий рокот мотора вдруг делался прерывистым, переходил в неровный стук и сменялся неистовым железным скрипом и скрежетом. Мотор еще несколько раз всхлипывал, и машина останавливалась — бесполезная груда дымящегося лома. Но еще страшнее была агония грузовиков, мощный организм которых отчаянно сопротивлялся болезни. Эти чудовища, прежде чем умереть, испускали глухие стоны, из их недр доносились какие-то зловещие удары и душераздирающий лязг, пока пронзительный тонкий свист не возвещал об ужасном конце.
В то время я служил у одной богатой вдовы — маркизы Розанны Финаморе, которая вместе с племянницей жила в старинном родовом палаццо. Мне там было очень хорошо. Жалованье нельзя было назвать царским, но зато место — сущая синекура: всего несколько выездов днем, только в самых редких случаях — вечером и, конечно, уход за автомобилем. Это был большой черный «роллс-ройс», настоящий ветеран, но в высшей степени аристократического вида. Я им очень гордился. Даже супермощные спортивные модели теряли на улице свою обычную наглость при появлении этого давно устаревшего саркофага — за версту было видно, что в жилах его течет голубая кровь. Да и мотор у него, несмотря на возраст, был поистине великолепен. Одним словом, я любил его больше, чем если бы он даже принадлежал мне.
Поэтому разразившаяся эпидемия лишила покоя и меня. Правда, говорили, что автомобили с большим объемом цилиндров остаются невредимыми. Но разве можно было этому верить? Отчасти прислушавшись к моему совету, маркиза отказалась от дневных поездок, когда было легче заразиться, и ограничилась редкими выездами после ужина — на концерты, лекции или в гости.
Однажды ночью — дело было в конце октября, как раз в самый разгар эпидемии, — мы возвращались на своем «роллс-ройсе» домой с вечеринки, где собирались дамы, чтобы немного поболтать и развеять тоску тех тревожных дней. И вдруг, как раз в тот момент, когда я выезжал на площадь Бисмарка, я уловил в ритмичном рокоте мотора какую-то короткую заминку, какое-то тихое царапанье, продолжавшееся, может, долю секунды. Я спросил маркизу, слышала ли она что-нибудь.
— Да нет, ничего, — ответила маркиза. — Держи себя в руках, Джованни, и перестань об этом думать. Наша старая колымага не боится ничего на свете.
Однако, прежде чем мы доехали до дома, зловещее поскрипывание, или скрежет, или царапанье — просто не знаю, как его и назвать, — послышалось еще дважды, наполнив мою душу ужасом. Возвратившись, я долго стоял неподвижно в нашем маленьком гараже, глядя на благородную машину, которая, казалось, мирно спала. Но, хотя мотор был выключен, из-под капота двигателя через определенные промежутки времени доносились какие-то еле различимые стоны, и я понял: произошло то, чего я больше всего боялся.
Что делать? Я решил немедленно обратиться за советом к старому механику Челаде: помимо того, что он уже был свидетелем подобного мора в Мексике, он уверял, что знает, как готовить специальную смесь минеральных масел, обладающую необыкновенными целительными свойствами. Хотя дело было за полночь, я позвонил по телефону в кафе, где Челада имел привычку проводить за картами почти каждый вечер. Действительно, он был там.
— Челада, — сказал ему я, — ты всегда был мне другом.
— Конечно, разве ты в этом сомневаешься?
— Мы всегда с тобой неплохо ладили.
— Слава богу, это так.
— Могу я тебе довериться?..
— Черт побери!
— Тогда приходи. Я хочу, чтобы ты осмотрел «роллс-ройс».
— Сейчас приду.
Когда он вешал трубку, мне послышался тихий смешок.
Сидя на скамье в гараже, я ждал его и слушал, как из глубин мотора моей машины все чаще вырывались какие-то звуки. Я мысленно отсчитывал шаги Челады, считал минуты — вот сейчас откроется дверь и он войдет в гараж. Напрягая слух в ожидании механика, я вдруг услышал на дворе топот ног, но то были шаги не одного, а нескольких человек. Страшное подозрение сжало мне сердце.
И вот открывается дверь гаража и передо мной появляются два грязных коричневых комбинезона, две бандитские рожи одним словом, два божедома, а за ними я различаю Челаду, который, спрятавшись за створкой, наблюдает, что будет дальше.
— Ах ты, гнусный негодяй… Вон отсюда, проклятые!
Я лихорадочно начинаю искать какое-нибудь оружие — гаечный ключ, палку. Но эти типы уже хватают меня, скручивают, и мне не вырваться из их железных лап.
— Эй, мерзавец, — кричат они мне злобно и в то же время с издевкой, — ты что, не подчиняешься городским контролерам, должностным лицам?! Тем, кто работает ради блага нашего города?
Они привязали меня к скамейке и — это было верхом издевательства — засунули мне в карман квитанцию в получении машины для «отправки на консервацию». Потом запустили мотор «роллс-ройса», машина тронулась с места и укатила с жалобным, но исполненным глубочайшего достоинства стоном. Казалось, она хотела со мной попрощаться.
Через полчаса ценой невероятных усилий мне все же удалось освободиться, и я, даже не поставив в известность о происшедшем хозяйку, пустился бежать как безумный сквозь ночную тьму к «лазарету», за ипподром, надеясь поспеть вовремя.
Но, когда я уже подбегал к воротам, из них вышел Челада со своими двумя подручными. Он посмотрел на меня так, словно никогда в жизни не видел. Их сразу же поглотила темнота.
Мне не удалось его догнать, не удалось проникнуть за ограду, добиться того, чтобы не уничтожали «роллс-ройс». Долго стоял я, припав к щели в дощатом заборе, и смотрел, как пылали на костре распотрошенные автомобили, как их темные силуэты содрогались и корчились в языках пламени. Где была моя машина? Различить ее в этом аду было невозможно. Только на какое-то мгновение мне показалось, что в яростном треске костра я узнаю ее родной голос — душераздирающий отчаянный вопль, который, прозвучав, тотчас же смолк — теперь уже навсегда.
Трумэн Капоте
БУТЫЛЬ СЕРЕБРА
(
После занятий в школе я обычно работал в аптеке «Валгалла». Владельцем ее был мой дядя, мистер Эд Маршалл. Я называю его так, потому что все, даже собственная жена, звали его не иначе, как мистером Маршаллом. А вообще-то он был человек симпатичный.
Аптека была хоть и несколько старомодная, но зато просторная, темноватая и прохладная, — летом во всем городке не было места приятнее. Слева от входа, за табачным прилавком, как правило, восседал сам мистер Маршалл — приземистый, с закрученными седыми усами на скуластом румяном лице, придававшими ему весьма мужественный вид. В глубине помещения находилась красивая старинная стойка для газировки; ее пожелтевшая мраморная поверхность была отполирована тщательно, но без вульгарного блеска. Мистер Маршалл приобрел ее в 1910 году на аукционе в Новом Орлеане и очень ею гордился. Сидя у стойки на одном из высоких легких стульев, вы могли видеть в зеркалах старинной работы свое отражение — чуть смягченное, словно при свечах. Все главные товары были выставлены в застекленных антикварных шкафчиках, запиравшихся медными ключами. В аптеке всегда пахло сиропами, мускатным орехом и прочими деликатесами.
Жители нашего округа частенько наведывались в «Валгаллу», покуда в городе не объявился некий Руфус Макферсон: он тоже открыл аптеку, прямо напротив нашей, на другой стороне главной площади. Старый Руфус Макферсон оказался сущим злодеем он переманил у моего дядюшки почти всех клиентов. Завел у себя всякие новомодные штучки — электрические вентиляторы, разноцветные огоньки; подъезжавших к аптеке клиентов обслуживал прямо в машине; делал сандвичи на заказ. Понятно поэтому, что, хотя некоторые из наших завсегдатаев и сохранили верность мистеру Маршаллу, большинство не смогло устоять перед соблазнами, которые пустил в ход Руфус Макферсон.
Сперва мистер Маршалл решил его игнорировать: при упоминании его имени он только фыркал, покручивал усы и глядел в сторону. Но видно было, что он здорово распалился и с каждым днем распаляется все сильнее.
Как-то раз, в середине октября, когда я зашел в аптеку, мистер Маршалл сидел у стойки с Хаммураби — они играли в домино и попивали винцо. Этот самый Хаммураби, уверявший, что он египтянин, подвизался у нас в качестве зубного врача, но практики у него почти не было, так как у жителей нашего округа зубы на редкость крепкие благодаря свойствам здешней воды; поэтому большую часть времени Хаммураби торчал в аптеке и был главным приятелем моего дяди. Он был красавец мужчина, этот Хаммураби, — смуглый, высокий, футов семи росту, и мамаши у нас в городке старались прятать от него своих дочек, хотя сами строили ему глазки. Говорил он без всякого акцента, и мне всегда казалось, что он такой же египтянин, как выходец с Луны.
Словом, в тот день они потягивали красное итальянское вино, подливая себе из четырехлитровой бутыли. Зрелище грустное, потому что мистер Маршалл был известен как ярый противник спиртного; и я, понятное дело, подумал: ох ты, черт, значит, все-таки Руфус Макферсон допек его. Но оказалось, что дело вовсе не в этом.
— Эй, сынок, — обратился ко мне мистер Маршалл, — иди-ка сюда, выпей стаканчик красного.
— Правильно, помоги нам с ним разделаться, — подхватил Хаммураби, — вино покупное, жаль его выливать.
Много позже, уже под вечер, когда бутыль наконец опустела, мистер Маршалл взял ее в руки.
— Что ж, теперь посмотрим! — сказал он и вышел на улицу.
— Куда это он? — спросил я.
— О… о… о… — только и проурчал Хаммураби, любивший меня подразнить.
Прошло с полчаса, и мой дядя вернулся, сгибаясь под тяжестью своей ноши и сердито ворча. Он водрузил бутыль на стойку и отступил на шаг, с улыбкой
