Нюрки, думал я иногда. Я бы ей позвонил: это, мол, общество охраны животных? А она бы ответила: а ты, козел, на что жалуешься?
Однажды тайком (узнав, что нет Воронова) забежал Долган.
Серый, как мышь, он скромно заказал кружку пива и присел рядом со мной на краешек стула у окна, чтобы держать под контролем вход, хотя специально за Долганом пацаны уже не ходили. «Ну, конкретно, козел, хорошо устроился, умеешь устраиваться в жизни!» Услышав это, я остановил бармена, цедившего для Долгана пиво. Потом сказал Долгану:
– Тебе сюда приходить не надо.
Он оглянулся на дверь:
– Ну, я знаю.
И сменил тон:
– Пацаны намекают, что за тобой кто-то стоит, Андрюха… Вон тебя Филин не трогает и другим не дает трогать… Филин тебя даже отпустил из команды… А меня выгнал… Видишь, как нехорошо получается?… Андрюха, возьми меня к себе! Хоть вышибалой.
– Не могу.
– Ну, дай полтинник.
– Не могу, – повторил я.
– Да почему?
– Филин слово с нас взял не иметь с тобой дел.
– Да он не узнает.
– Не могу, – повторил я. – А полтинник ты все равно пропьешь.
– А ты с бабками что делаешь?
– Пропиваю.
– А мне почему нельзя?
– А ты сам подумай, – загадочно ответил я. И поцарапав ногтем мерзлое стекло, заметил: – Ты, Долган, бдительности не теряй, тепло расслабляет. Налетят пацаны, не отмахнешься. А задержишься на лишнюю минуту, решат, что ты переговоры со мной ведешь. А мы не ведем переговоров.
И посоветовал:
– Сходи к Филину. Поговори, покайся.
– Меня какая-то сука ему заложила на блефе, – злобно ответил Долган и плюнул, поднимаясь со стула: – Это все тот дед… Помнишь мочищенского деда Серафима?… Шлепнуть надо было сразу старого дурака, это он навел порчу. Помнишь, все твердил: «Время придет, тебя ни в один дом не пустят»? И на тебя тоже указывал. Что копейки никогда не подашь. Получается, что все предвидел старый. Как сказал, так все и случилось. Помнишь, мы тогда уезжали от него как пьяные, а ведь что пили, кроме чая?
И взмолился:
– Андрюха, поставь на меня!
– Ставят на лошадей, – возразил я.
– А на людей? – возмутился Долган.
– А на людей кладут, будто не знаешь?
И выдал Долгану любимую поговорку Вадика Голощекого:
– Если с первого раза не получилось, значит, парашютный спорт не для вас.
Одно дело, размышлял я в башенке под заиндевевшим окном, ворочать делами крупного банка или, скажем, приватизировать нефтеперерабатывающий завод, или получить в руки всю энергетику, влиять на экономику страну, искать выхода на зарубежные рынки, и другое – скупать мелкие магазинчики. Вот Вадик Голощекий был дерьмо, он всех кинул, но у него была идея. У него не было средств провести ее в жизнь, но идея была сильная – выйти на зарубежный рынок, заставить Азию, а потом и Европу обратиться к русской продукции, а потом и работать на Россию. С какой стороны ни подходи – сильная идея. Не по плечу она оказалась Вадику, и не могла, конечно, оказаться по плечу, но он стремился к ней.
А я чувствовал себя обманутым.
Чем лучше шли наши дела, тем скучнее мне становилось, потому что я отчетливо видел всю ограниченность своих возможностей. Да и отчужденность бывшего таксиста нарастала. Он все чаще посматривал на меня как на чужого. В новом продуктовом магазинчике вслед за шурином появилась невестка Воронова, а в «Брассьюри» прочно прижилась племянница, довольно стервозная баба. Из-за нее я теперь почти не спускался к камину. В то же время, когда я предлагал поставить в «Брассьюри» дополнительное оборудование и выдавать, скажем, на продажу чипсы, у Кости это вызывало сопротивление. Он старался увильнуть от определенного ответа. Не хотелось ему возиться с дополнительным оборудованием, тем более, что предлагал это я.
«А ты что предлагаешь?» – спрашивал я в свою очередь.
«А я предлагаю купить продуктовый магазинчик».
«Еще один?»
«Ага».
Костя Воронов всегда выбирал самый простой путь.
Впрочем, пораскинув мозгами, я понял, что Костя тут, собственно, не при чем. Просто пошли у нас некоторые накопления, мы вставали на ноги, а накопления всегда приводят к противоречиям. Всем известно, как трудно поделить миллион на двоих. Вот разделить рубль на компанию из семи, скажем, человек – нет проблем, а поделить миллион на двоих всегда трудно.
Ну, в самом деле, размышлял я.
Ну, пусть вложил я деньги в «Брассьюри», территория кафе все равно не моя и моей, видимо, никогда не будет. Дело начинал Костя, а значит, люди и территория – это
Что мне продолжало нравиться в «Брассьюри» – кирпичная башенка.
Тихонько бормотал приемник, стекла оттаивали. Я глотал баралгин, снимая головную боль. Скоро полезут из сугробов тряпки и подснежники, копоть, кости, собачье дерьмо – все, что за зиму скопилось в грязных сугробах. За зиму я несколько отъелся и успокоился, но мучили головные боли.
А из перехода метро исчезло неизвестное божество.
Однажды я спустился в переход, решив покатать девицу Олю в джипе (все же удачу нагадала мне она), но ни Оли, ни гипсового старца в переходе не обнаружил. Зато, поднимаясь наверх, в упор наткнулся на Нюрку. Останавливаться не стал, так, кивнул только и проследовал мимо, что ее, конечно, заело:
– Ну, чего бежишь? Сам мог позвонить. Я твой телефон потеряла.
Мне было все равно. Я так ей и сказал. Но кипела во мне буря предчувствий. Не знаю, почему, я боялся взглянуть Нюрке в глаза. У нее был мой телефон, но она мне не позвонила. Все во мне вздрагивало от обиды. Ведь своего телефона она мне не дала. Не выдержав, я добавил:
– Ты постоянно врешь.
– Зачем мне врать с такими ногами?
Я остановился и внимательно посмотрел на Нюрку.
Элегантные сапоги до ушей, это точно, облегают каждую ногу, как перчатки, если так можно сказать. Классные ноги. Действительно, зачем врать с такими ногами? Простодушие Нюрки были невероятно. В глазах у нее тоже что-то прыгало, странное что-то, она тоже, как я, отводила глаза в сторону, будто боялась что-то пообещать ненароком. Никаких телефонов я тебе больше не дам, на всякий случай сказал я, хотя голос мой утверждал совсем обратное. С такими ногами, как у тебя, нет смысла запоминать чужие телефонные номера, кому надо, тот сам дозвонится. А вот, если хочешь… А вот если хочешь, все же решился я, можно заглянуть в «Брассьюри»…
– Терпеть не могу пиво!
– У меня особое… Прямо из Мюнхена…
– А что ты делаешь в пивной? – заподозрила Нюрка. Наверное, приняла меня за охранника или за вышибалу.
– Помнишь, я говорил в милиции?… Это не просто пивная… Это мое собственное заведение… Неплохое, между прочим…
Нюрка явно хотела послать меня подальше, но слово
– Поехали.
Внизу, в зале «Брассьюри», оказалось шумно.
«Давай сядем у окна…»
Я даже не оглянулся.
«Или у камина…»
Ну, уж нет! Не оглядываясь, я упорно тащил Нюрку за руку по узкой лесенке в башенку.
«Да постой же!.. Куда мы?…»
Я не ответил.
В башенке оказалось сумеречно, из обледенелых окон сочился слабый свет фонарей. Черные, страшные в полумраке кресла, больше ничего. Ну, может, еще ледяные розы на стекле. К нашему приходу.
– Зачем мы здесь? – удивилась Нюрка. Иногда вопросы ей удавались.
– Хочешь выпить?
– Плохо быть женщиной… – загадочно ответила она. – Зависишь от цен на спиртное… – Впрочем, даже в полумраке она разглядела бутылку «Бисквита» и вырвала ее из моих рук. – Конечно, хочу!..
Мне показалось, что она издевается.
Я жадно обнял ее.
